Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Хотя и знает хорошо эти места Ондреяныч, а все же боится, тревожится сильно. Идут они крадучись, а где и на брюхе ползут. Вот и кустов нет – значит, тут поле перебегать.

– Тут вот перебегать, – шепчет он сиротам, – а кто знает, так ли оно все, как днем-то было. Ну, а не так будет, побежим все едино! К пещере побежим, тамо схоронимся, боле некуда. – Он замолчал, не решаясь сам, что ему делать, вспотел даже от волнения, но потом успокоился. Перекрестился и молвил чуть слышно: – Кстись, робята, да готовься. Ну помоги, Господи! Бежим!..

Они бросились кучей вперед в стремительном беге. Пробежав шагов двадцать, Ондреяныч вдруг запнулся, но не упал: из-под ног у него вскочил лежавший на земле человек.

Понял Ондреяныч, что на татар они наткнулись, а уж поздно, деться теперь некуда, а только бежать скорей надо к дороге.

– Прочищай дорогу ножами! – кричит Ондреяныч. – За мной беги, робята! За мной!

Шум поднялся всполошный, забегали татары, кричат:

– Яртаул великого князя! На коней! На коней! Русские!.. Яртаул великого князя!

Режутся сироты с татарами, а сами на голос Ондреяныча бегут, и стража татарская к станам своим бежит.

– На коней, – орут истошным криком татары, – на коней! Русские!..

Вот и конский топот раздался, скачут татары в сторону к главному стану, где сам царевич Мозовша стоит.

– Спаси, Господи, и помилуй, – бормочет Ондреяныч, – токмо бы местом не ошибиться.

Бежит он очертя голову, а ноги сами место помнят, бегут куда надо, и сироты за ним топают, спешат на свист его. Вот и рощица березовая. Кубарем они скатываются в овражек, и кажется, целую вечность ползут по земле среди колючек и кустиков. Наконец вслед за Ондреянычем заползают все в пещеру.

– Спас Господь, – говорит Ондреяныч. – Ишь, они, поганые-то, стражу где поставили. Утресь ничего тут еще не было, ан, вишь что! Ну да избавил Бог.

Сироты радостно крестятся, переговариваясь вполголоса:

– Зарубить могли, окаянные. Человек сто в дозоре-то было…

– Сами, вишь, спросонок испужались, а то бы ссекли нам головы…

– Я двоих проколол кончаром, – гудит злой голос.

– Мы с Семкой ослопами их глушили!..

– А верно, – весело говорит во тьме молодой парень, – верно про государя-то бают. Вишь, и татары его ждут…

– Стой, робята, стой, – вдруг громко и радостно сказал Ондреяныч, – а оно, может, так и есть! Пришел, может, государь-то наш. Слышь, в станах у их шум и гом какой поднялись…

– Поднялись не поднялись, – раздался в пещере злой голос, – а Третьяка жечь надобно. У сирот все пожгли, кой у кого из бояр и купцов пожгли, а Третьяка толстобрюхого с Гаврилычем оставили. Пущай татары как хотят, а ты, Ондреяныч, веди нас к Третьяку!

– А что ж, – согласился Ондреяныч, – жалеть их нечего.

Когда они вылезли из пещеры, то в овраге еще больше стал слышен шум у татар. Поднялись сироты на край оврага. Еще слышнее всполох в станах татарских.

– Право слово, – радовался невидимый в темноте молодой парень, – право слово, государь приехал!

– Государь, государь! – прервал его злой голос. – А может, к приступу татары-то идут, а ты, словно сорока, – государь да государь! Неча тут деять, айда к Третьяку!

Кремлевская стража слышала со стен, что в татарских станах шум поднялся во тьме темной. Сначала шумели, кони топали за Боравинскими воротами, потом шум пошел по всем станам. Вскоре же все стихло. Воеводы решили, что татары хотят приступать, и повелели воинам и горожанам готовить против врагов пушки и пищали, самострелы и щиты, луки и стрелы и прочее, что нужно для боя.

В трудах встретили они на стенах кремлевских восходящее солнце. Растопча, Дуняхин муж, стоя на стене у Боравинских ворот, в изумлении стал протирать глаза, вглядываясь в окрестные просторы, и вдруг закричал во весь дух:

– Где же татарье?! Где же нехристи?..

Зашумела, закричала стража на стенах, и все воины и даже воеводы, неведомо откуда, враз высыпали на стены. Смотрят все в разные стороны, ищут, а татар нет, словно сквозь землю провалились.

– Ушли! – кричат кругом. – Ушли!..

– А может, западня сие, хитрость ордынская?

Схватился с места истопник Растопча и помчал в княжие хоромы с вестью этой дивной.

– Татары ушли! – кричал он на бегу всем встречным. – Татары ушли!..

Мужчины и женщины истово крестились, нерешительно улыбались, боялись тому верить, но лица у всех сами освещались радостью, и многоголосый гул покатился по площадям, улицам и переулкам:

– Ушли! Татары ушли!..

Воеводы же на стенах решили отворить ворота, послать пеших лазутчиков в станы татарские, что вокруг Москвы в лесах за реками да оврагами стоят.

Когда же государыня Софья Витовтовна с Юрием на Боравинские ворота поднялись, некоторые из лазутчиков уже обратно к стенам прибежали.

– Ушли татарове! – кричат они еще снизу. – Ушли сыроядцы поганые!..

Вслед за этим бегут другие вестники, а вот конники по одному, по два скачут. Вот выскочили из-за обгорелых строений к самым воротам толпа босых мужиков с Ондреянычем во главе. У некоторых головы и руки обвязаны окровавленными тряпками – видать, что ранены были недавно. Орут они все истошно:

– Ушли поганые!.. Пометали в поле арбы и телеги с товаром. Пометали много всего от меди и железа!..

А на стенах уж воеводам докладывают конники из монастырей окрестных.

– Даже пищали и пушки пометали, и костры их без огня уж остыли…

– Ночесь, значит, убежали! – говорит радостно Юрий и крестится вслед за бабкой.

Софья Витовтовна стоит неподвижно, только глаза ее сияют и крупные слезы бегут по глубоким морщинам. А кругом гул голосов радостный. Ворота у Кремля отворены. Нет больше осады.

Вот еще вестник – инок от Симонова монастыря, въехал в Кремль у Боравинской стрельницы, спешился и на стену взбежал. Увидев Софью Витовтовну и Юрия, поклонился им земно, по-монастырски, и сказал:

– Будь здрава, государыня! Игумен наш повестует тобе: «Видел аз, отступили татарове от града в страхе и трепете, яко от грозного воинства. Чудо велико сотворил Господь чудотворцев московских молением…»

– Чудо, чудо! – заговорили кругом, но голоса людские утонули в звоне церковном.

Звонили во все колокола радостным звоном храмы кремлевские.

Оба государя – Василий Васильевич и Иван Васильевич, выехав из Москвы, ночевали в селе Озерецком, [122]а оттуда направились к Волге, вниз по течению реки Дубны.

В тот день, когда воины московских государей переправлялись от устья Дубны за Волгу, пригнали вестники от Софьи Витовтовны. Государи сидели в избе за трапезой. Оба они ели молча, в тоске и унынии. Хотя и много пристало к ним и конных и пеших воинов, тревога не оставляла их: за Москву боялись они.

– Батюшка, – тихо спросил Иван, – дородны ли стены-то кремлевские?