Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

В тысяча четыреста сорок шестом году князю Димитрию стало ведомо через доброхотов своих, что по всему княжеству, да и в самой Москве люди всех званий зло на него мыслят, а князья Ряполовские и многие бояре, воеводы и дети боярские, которые были в думе с ними, полки собрав, срок наметили. Порешили они на Петров день к полдню сойтись с воинами своими возле Углича всем вместе и нечаянно для стражи и заставы углицкой напасть и великого князя с семейством из заточения освободить.

Всполошившись, Димитрий Шемяка спешно послал на Ряполовских из Углича Василия Вепрева с большой ратью, а в помощь ему Федора Михайловича со многими полками, повелев им соединиться на Усть-Шексне, у Всех Святых.

Узнав о том, Ряполовские враз повернули на Вепрева и, разбив его на Усть-Мологе, бросились к Усть-Шексне на Федора Михайловича, и побежал тот от них назад, за Волгу. Сами же Ряполовские, видя, что умысел их открыт Шемякой, пошли по новгородской земле к Литве и пришли во Мстиславль, ко князю Василию Ярославичу.

Известясь о бегстве полков своих, князь Димитрий впал в смятенье великое. Смуты страшась на Москве, разослал он грамоты с нарочными ко всем владыкам, прося их на совет приехать с архимандритами, игумнами и протоиереями. Князь можайский Иван Андреевич сам в Москву пригнал, гостит вот уж вторую неделю, а помощи от него нет никакой – ослаб духом совсем, да и веры в него нет у Шемяки. Смотрит всегда князь можайский, как пес, в те руки, в чьих кусок пожирней. Смотрит он и на него, Шемяку, и на зятя своего, великого князя тверского Бориса Александрыча: ждет, куда тот повернет. Знает Иван Андреевич, что Тверь боится Москвы, но знает и то, что не любит Борис Шемяку.

Злыми глазами князь Димитрий поглядел на князя можайского, хотел накричать, изругать его, лицемера, но смолчал, тоже ждал, как дела повернутся. Может быть, и этот друг кровососный еще пригодится.

Вошел боярин Никита Константинович Добрынский, поклонился с кривой улыбкой – тоже и ему не весело. Стал он рядом у окна с князем Димитрием и молчит, ожидая, что тот ему скажет.

– Какие вести? – тихо спросил Шемяка, не глядя на боярина.

– Многие люди отступают от нас, – ответил Никита вполголоса, – и на Москве, и на деревнях, и в селах.

– А как владыки? – резко перебил его Шемяка.

– Из владык, государь, – сказал Добрынский, – приехали токмо: Варлам коломенской да Авраамий суждальской, Ефрем же ростовской гонца прислал, что во всем единогласен с митрополитом Ионой, а Питирим…

– Хватит, – снова прервал боярина Шемяка. – Собери их завтра, изготовь все для совета и дворецкому трапезу прикажи для святителей особую, и яз с ними вкушу, и дары и прочее, как сам ведаешь.

Поклонился боярин и вышел, а Шемяка остался один у окна и долго смотрел на вечернее небо. Края тучек отливали багровыми и золотыми отблесками, несметные стаи ворон и галок черными сетками свивались и развивались в воздухе, с неистовым криком кружась у кремлевских церковных звонниц и над кровлями высоких боярских хором. Долго стоял так Шемяка, не оглядываясь, и казался он теперь старше своих лет.

– Чуть споткнись, – неслышно шевельнул он губами, – и затопчут…

Измучился он от забот и дум, от опасения и от неверия ко всем и только у Акулинушки своей, тайно бывая, на малое время покой находил, но и Акулинушка внедавне укорила еще больней, чем митрополит Иона. Тот поученьем Божьим томит его душу, а Акулинушка только раз молвила, но таково печально, словно сердце разрезала:

– И пошто слепца томишь с женой и младенцами! Грех-то какой, Митенька…

Вспомнил слова эти Шемяка и, взглянув на князя Ивана Андреевича, скрипнул зубами, выпил крепкого меда и сказал сухо:

– Хочу завтра звать бояр и владык думу думать. Будь и ты с нами.

– Добре, – вяло согласился Иван Андреевич и, медленно испив меду, подумал, что если Борис будет в дружбе с Василием, то через сестру свою Настасью добьется он у могучего зятя заступничества пред князем великим.

После обедни ждали гостей в столовой избе, что стоит супротив жилых хором великого князя. Владыки еще не прибыли с митрополичьего двора, и слуги стояли в дозоре, чтобы князю весть подать, как только завидят их. На дворе у столовой избы толпился народ, ожидали бояре в праздничных нарядах и отцы духовные в облачении, слуги и воины, дворецкий и дети боярские. На звонницах кремлевских звонари сидели, дабы поезд митрополита звоном колокольным достойно встретить…

В покоях же столовой избы были только сам князь Димитрий да любимый дьяк его, Федор Александрович Дубенский. Грустен и весь как-то встревожен был князь, не сидел на месте, а ходил все возле столов и поставцов с золотой, серебряной и хрустальной посудой, русской и итальянской, и даже индийской и персидской работы.

Федор Александрович стоял у дверей трапезной, следя глазами за государем своим. Неожиданно князь Димитрий остановился против дьяка и спросил:

– Как княгиня с сыном моим в Галиче?

Федор Александрович понял, о чем его спрашивают.

– Собиралась было княгиня в Москву, да, размыслив, осталась со странницами своими и богомолками, – ответил он и, нахмурясь, добавил: – Нет в твоей княгине, государь, естества женского, хоть и сына родила тобе…

Шемяка судорожно вздохнул.

– Рыба снулая! – сказал он резко. – Пусть там вздыхает да с бабами старыми ахает да охает. Постыла мне постница… – Он быстро зашагал по трапезной, но вскоре опять подошел к Федору. Глаза его вспыхнули, и ноздри расширились. – Сегодня к тобе ночевать приеду. Токмо бы все тайно было – упреди Акулинушку и свою Грушеньку. В Москве-то ведь не в Галиче: все тут вельми длинноухи да глазасты…

– Не тревожься, государь. Все добре и тайно изделано будет. Акулинушка же твоя по тобе истосковалась, истомилась истомой…

Радостно улыбнулся Шемяка и хотел спросить еще об Акулинушке, да загудели колокола на звонницах, и слуга вбежал, крикнув:

– Княже, святители едут!

Шемяка вместе с дьяком своим пошел к красному крыльцу.

– Как ты мыслишь, Федор Лександрыч, – на ходу спросил он Дубенского, – не любят меня попы?

– Не любят, – ответил дьяк, – а ты купи их. Одних угодьями, других – деньгами, а Иону – почетом и власть ему дай. Хочет он князем церкви быть.

– Надо скорей его утвердить в Цареграде. Обдумай, Лександрыч, с боярином Никитой, как бы патриарха на то умолить и посольство снарядить в греки с дарами.

– Истинно, государь, – живо откликнулся Федор Александрович, – они, попы-то, на Бога поглядывают, а по земле пошаривают! И попы христианские и муллы татарские токмо Бога приемлют по-разному, а дары одинаково.

Шемяка усмехнулся и сказал:

– А даров в казне Василья да в казне княгинь его нам хватит!