Михаил Попов - Цитадель тамплиеров

— Ну что? — бодро спросил он, прохаживаясь по каменному полу и позванивая серебряными шпорами.

— Лекари-притворщики бросают новые камни нам под копыта?

— Вот именно, — сказал Великий магистр, — я только что от короля.

— И что сказал этот трясущийся собачий хвост?

— Когда я уходил, он трясся от страха, но сомневаюсь, что удалось его образумить. Увы.

— То есть? — тихо спросил брат Гийом.

— Он сделал вид, что подписал сервильную грамоту на Асфанерский лен по глупости. Не придал, мол, значения. Но я не верю. Слишком долго он все скрывал. Мы узнали об этом, лишь когда люди д’Амьена заняли этот несчастный караван-сарай.

Седой граф резко сказал:

— Он — безумец, забывший кому обязан… Мы можем…

— Умным я его никогда не считал, но ничего во вред себе он не делает.

— Рассчитывает, что мы сейчас не захотим скандала в его семействе, — сказал брат Гийом.

Де Торрож тронул свой правый бок.

— Может быть, может быть. Печень болит… — сказал Великий магистр. — Ты бы, брат, дал мне снадобье. У тебя много чего в подвалах.

— При недугах типа вашего воздержание полезнее лучшего зелья. Что толку в лекарствах, если вы пьете вино.

— Ладно, — махнул рукой граф, — вернемся к Бодуэну. Надо, в конце концов, позаботиться о династии.

— Бодуэн V — совсем ребенок, — заметил граф де Марейль.

— Пора обратить внимание на принцесс. — Великий магистр продолжал массировать бок. — Не то нас опередят.

Глаза брата Гийома были спокойны, граф де Марейль рассматривал де Торрожа с большим интересом. В случае чего он мог претендовать на перстень Великого магистра. И выше его сил было не думать об этом…

— Итак, принцессы, — сказал брат Гийом.

Де Марейлю судьба девчонок была безразлична. Когда они жили при дворе, вокруг каждой из них образовалось подобие партии. Находились лихие рыцари, готовые обнажить ради них мечи. Это рыцарям Храма было запрещено поклоняться какой-либо женщине, кроме девы Марии, а остальным крестоносцам — как повезет.

— Итак, принцессы, — повторил Великий магистр. — Кто что о них скажет?

— Изабелла, судя по некоторым признакам, влюблена в Гюи Лузиньянского. А духовником Сибиллы стал с месяц назад отец Савари, тяготеющий к Госпиталю.

— Если Изабелла выйдет за Лузиньяна, получится неплохая пара для трона, — вздохнул де Торрож. — А откуда ты, кстати, знаешь насчет Изабеллы?

— Из этого письма, — брат Гийом продемонстрировал свиток. — Одна камеристка нас информирует.

— Савари, Савари… Я вспомнил, — воскликнул де Марейль, — он — прохиндей!

— А что в письме?

— Оно откровенное, хотя, мне кажется, далее переписки у них не зашло.

— Гюи пока там же, на Кипре?

— Да, мессир.

— Что-то он очень долго сидит на Кипре, — заявил де Марейль, желая напомнить о себе.

Де Торрож взял из тонких пальцев монаха свиток с письмом принцессы, но читать не стал, на это не было сил.

— Что ты собираешься делать дальше?

Брат Гийом пожал плечами.

— Не решил. Пока отправлять не буду. Нужно выяснить некоторые обстоятельства.

— Ну, думай, думай, — Великий магистр порылся в своих бумагах. — Тут есть одно дело пикантного свойства. Вы слышали о Рено Шатильонском?

— Еще бы! — подпрыгнул де Марейль. — Наглец, каких мало. Весьма неучтив.

— Успокойтесь, граф, этот неучтивый молодой человек садит у нас под замком. И вот на моем столе королевский указ о его казни. — Великий магистр снова тронул свой правый бок и очень тихо добавил:

— Но это совсем не значит, что Рено Шатильонский и в самом деле будет казнен. А теперь оставьте меня, господа.

От основной территории «нижние пещеры» отделяла глинобитная стена. Ход сюда был через ворота, охраняемые стражниками. В углу огромного двора каменный пласт, возделывавшийся из земли, был изъеден глубокими щелями, а к нему пристроили крепкий сарай для содержания наказанных прокаженных.

Тут была монастырская тюрьма. Притом заключенные, почему-то не тронутые болезнью, обитали рядом, в менее гнусном бараке. Все это называлось «пещерами». Нижними…

Между «пещерами» находилась кухня, где работали полдюжины привилегированных узников. Им позволено было ходить за ворота, и возле кухни они были относительно сыты.

Анаэль обречен был мыкаться в заточении и изнывать от безделья, жары и жажды. Тут убивало безделье… Анаэль раньше умел лежать сутками без движения и месяцами молчать, притворяясь глухонемым сумасшедшим. Но тогда была достижимая цель. А теперь?..

Он попытался вспомнить несколько упражнений, но получил дубинкой по пояснице, плечам и почкам. Одноглазый надсмотрщик Сибр, который в тюрьме был главным, сказал:

— Не сметь!

— Я не делаю ничего плохого.

Сибр повертел свою палку.

— Ты что, не понял?

Анаэль сидел в жидкой тени, прислоняясь к горячему камню. Из каменного сарая медленно, как во сне, тащились уже не похожие на людей прокаженные. Месяц назад, когда он впервые увидел здесь это шествие к пище, он содрогнулся, его стошнило. Теперь привык. Получив свои порции варева, жуткие существа оставались на солнцепеке. В сарае они задыхались, а тут был воздух, пусть и горячий.

К Анаэлю приблизился и устроился со своей миской рядом некто, от кого еще неделю назад Анаэль, ругаясь, отсел бы подальше. Лысая голова непрошеного соседа была вся в язвах, а вместо верхней губы висели зеленоватые ошметки. Он держал свою миску двумя руками и отхлебывал из нее, постанывая. На левой его руке не хватало фаланги большого пальца. Анаэль отвернулся.

— Послушай, — тихо, но четко сказал вдруг сосед по-арабски, — не хочешь стать прокаженным? На время.

Беспалый еще отхлебнул из миски.

У Анаэля не было сил разозлиться.

— Не понимаю, — вяло сказал он.

— Я выбрал тебя, — произнес беспалый на лингва-франка.

Взгляд его был пытлив.

Анаэль сплюнул. Беспалый продолжил:

— Скоро умру. А может, и нет. Но не хочу унести с собой тайну.

— Какую? — спросил Анаэль, не глядя.

— Все! — заорал Сибр. — Всё! Прокаженные — под замок!

Беспалый допил свое, наклонился к уху Анаэля и прошептал, брызнув слюной:

— Я — король Иерусалимский.

Ясное дело, решил Анаэль, рехнулся бедняга. Но на завтра старик подсел снова.

— Я не сошел с ума. Стань прокаженным.

Взгляд его был осмысленным. Он отошел. Исподволь наблюдая за ним в этот раз и еще два-три дня во время еды.

Анаэль уверился, что он франк и, возможно, не сумасшедший. Но с какой стати зовет себя королем? И что за тайны держит в себе? И зачем уговаривает Анаэля стать прокаженным?.. Было о чем подумать, и Анаэль загорелся.

Через неделю старик опять возник рядом.

— Я не могу ждать, — тихо и твердо сказал он. — Как объявиться больным, я тебя научу. А то прощай.