Михаил Попов - Цитадель тамплиеров

Де Торрож глотнул еще.

— Я понимаю, что выгоднее сделать королевой богомольную гусыню, и вместе с тем жаль спихивать в помойную яму постели Рено эту бойкую девчонку, ее сестрицу.

— Настоящая королева в Иерусалиме — слишком большая роскошь, мессир. Лучше пасти гусей, чем укрощать львиц.

Великий магистр постучал желтым панцирным ногтем по кружке.

— Прав-то ты прав, но не помогает мне твое зелье.

Издавна богатые палестинцы заводили себе для охраны собак, получившихся в свое время от скрещивания македонских псов с аравийскими волкодавами.

Во дворах купцов, менял и домовладельцев бегали вислоухие чудища, рычавшие на чужаков, хрипло лаявшие по ночам и натасканные рвать незваных гостей. Он брал пищу только из рук хозяев.

Весельчак Анри придумал такую уловку: на стену спящей усадебки влезал какой-нибудь из его людей и, свесив ноги, дразнил желтоглазых псов. Арбалетчики со стены расстреливали их в упор. Дальше все просто. Но псы иногда вели себя не по схеме Весельчака, бегая по всему двору и лаем будя округу. Тем, кто спешил прорваться, от них доставалось. Вцепившись, они своих челюстей не разжимали. Как-то разбойник Кадм заявился на холм с собачей башкой на бедре. Он ее, удирая, не мог оторвать и отсек кинжалом.

В развалинах башни стало невесело. Богачи, заслышав о банде, прятали деньги и ценности в земляные ямы и разбегались.

В один из дней вожак потребовал от Анаэля показать ему свой дом в Бефсане. Не моргнув глазом, Анаэль подвел Весельчака Анри к дому горшечника Нияза.

Ночь была тихая и безлунная. Взлаивали собаки, журчала вода в ручье. В сотне шагов вверх по ручью находился дом Анаэля, покинутый несколько лет назад.

— Однако отец твой — не богатей, — негромко сказал Анри, всматриваясь в очертания строений.

— Богато живут лишь за крепостными стенами.

О горшечнике Ниязе Анаэль знал, что тот по бедности не держал собак, ему и еды хватало лишь для себя и жены-старухи.

— Не принесешь ли ты напиться, ночь больно душная, — тихо сказал Анри.

Двое стоявших тут же головорезов сказали, что да, пить им хочется тоже.

— Ждите, — сказал Анаэль.

Он это предусмотрел. Калитка за поворотом забора висела на кожаных петлях. Она отворялась без шума. Во дворе за годы мало что изменилось. Кувшин с водой, как и встарь, стоял под навесом…

Отхлебнув водицы, Анри сказал:

— Почему чем беднее дом, тем вкуснее вода?

Выглянула луна, встрепенулся воздух, серебряными пятнами пошла вода в ручье, зашелестела листва шелковиц. Плоские крыши домов ниже по склону холма высветились, как днем. Дружно загавкали псы за крепостной стеной.

— Я отнесу кувшин, — сказал Анаэль.

— Не надо, уже опасно, при луне любой палестинец выходит помочиться. Кувшин мы возьмем. А чтобы ты не считал, что ограбили дом… — Анри бросил через забор небольшую серебряную монету.

Анаэль надеялся, что после проверки его оставят в покое. Но он ошибся. Рядом с ним неотступно кто-нибудь находился. Не убежишь… Но Анаэль и не думал. «Телохранители» были громилами, как на подбор, а Анаэль еще оставался, по сути, калекой.

Однажды все-таки он решил объясниться с Анри и спросил, неужто он до сих пор не заслужил доверия?

— Ни вот настолько! — бодро сказал Весельчак, показывая свой ноготь. — Я обращаюсь с тобой, как ты того заслуживаешь.

— Но, клянусь Спасителем, я хочу знать — почему?

— Объясню. — Анри отбросил палку, которую очищал ножом. — Семья? Что мне твоя семья? Как сказал Спаситель, упомянутый тобой всуе, «оставь и мать свою». Так что если ты — настоящий христианин, для тебя семейство твое суть пыль под ногами.

— Не богохульствуй!

Анри небрежно перекрестился.

— Что касается наших дел, на виселицу ты у властей заработал, вспарывая прокисшие перины менял в Сейдоле и Хафараиме. Но, как знать, нет ли на твоей совести грехов пострашнее.

Анаэль потер руками лицо.

— Зачем же ты держишь при себе человека, внушающего такие мысли?

— А ты не указывай мне, что мне делать.

— Не понимаю, на что я тебе. Обуза. Проще — убить.

— Будешь очень просить — убью, — спокойно сказал Анри.

Шайка Анри была неплохо организована. Вожак принимал желающих к ней пристать по своему какому-то принципу, Он выбирал разбойников и одиноких искателей приключений из числа не самых свирепых. В шайке были и сарацины. Ближе к зиме, через пару месяцев, Анаэль понял главный расчет вожака: иметь под началом как бы ковчег, где каждой разбойничьей твари — по паре. Он собрал бойцов-силачей, самострельщиков и лучников, пару-тройку «длиннопалых» воров-умельцев. Здесь были и постоянный повар, и свой трубадур — маленький злобный провансалец, почему-то возненавидевший Анаэля. Он требовал, чтобы его звали де Фашон, но откликался и на имя Жак.

Осень 1184 года выдалась трудной для обитателей маленьких городов за Иорданом. Из-за реки налетали сельджуки. Разбойничали шайка Весельчака Анри и другие. Добычу в шайке Анри делили по справедливости, иногда споря, впрочем, о стоимости того и другого.

Анаэль как-то спросил, почему же ему не причитается ничего, хотя он участвует в налетах, рискуя жизнью.

— Ты — не член шайки, — сказал Анри.

— А кто я? — удивился Анаэль.

— Ты — добыча. Общая, между прочим. Хочешь, я тебя выставлю на раздел?..

Больше Анаэль об этом не заговаривал. О бегстве, конечно, думал. Но в шайке жить было лучше, чем в лепрозории и на плантации в Агаддине. Правда, любой, самый вздорный, каприз разбойников — и жизнь его оборвется. И Старец Горы Синан умрет без возмездия, и сокровища Соломонова храма останутся в тайнике. Анаэль вертелся ночами на пахнущих псиной шкурах, и видения мести тревожили его мозг. В Агадцине и лепрозории он выживал, как тварь, теперь ощутил себя прежним, хотя и в неволе. Опыт последних месяцев побуждал не спешить. Как одушевленный глаз, он одновременно видел близкое и далекое: кинжалы разбойников, замок Алейк, лепрозорий…

С течением времени Анаэль учуял, что вожаку он не безразличен. Анри берег его, как ценную добычу, вроде бы до особого указания. В налетах держал его позади.

Осень перетекла в зиму. Похолодало. Жизнь разбойников стала труднее. Обезлюдели дороги, замкнулись в себе города. Разбойники подолгу валялись в подвале, играли в кости и кутались в шкуры. А после удачных налетов вдребезги напивались.

Анаэль вдруг заметил, что Анри стал делить добычу не так, как привыкли. Он стал брать себе лучшее и в больших долях. А шайка с этим мирилась. Хотя… Анри жил в отдельной пещере, унося туда что присваивал.

— Он не боится, что кто-нибудь ночью его пришьет и завладеет добром? — спросил Анаэль у охранника Кадма.

— А там ничего нет, — сказал Кадм, — кроме пары хороших кинжалов. Анри обожает оружие. — Разбойник зевнул, показав развалины своих зубов.