Михаил Попов - Цитадель тамплиеров

Утром его разбудил Весельчак Анри. Приложив толстый палец к губам, сделал знак следовать за ним. Округа была залита белым туманом. Восток набух светом восходившего солнца. На западе воздымалась гора Гелауй.

— Там, — сказал Анри, указывая на север, — твой родной город. Мы скоро пойдем туда.

— Зачем? — спросил Анаэль.

Весельчак усмехнулся.

— Узнаешь. Ты нужен мне, понял?

— Готов служить, если сумею.

— Еще бы. Меня зовут Весельчак Анри. Слыхал обо мне?..

Анаэль пожал плечами.

— Ну так учти, красильщик. Комтуры всех городов побережья, от Тира до Аскалона, мечтают меня поймать и объявили награду за мою голову. Я их осчастливил: ушел от них сюда. Пусть копят денежки до моего возвращения. Ты — здешний, и очень мне кстати.

— Я покажу, что знаю, — сказал Анаэль, — не только Бефсан, но и Анахараф, и Безен. Я знаю тайные калитки в крепостных стенах, знаю, где испражняются стражники…

Весельчак Анри кивал, а услышав об отхожих местах стражников, усмехнулся. Ему понравилась тирада пленника.

— Как тебя звать? — спросил он.

— Анаэль.

— Ты иудей? Перс?.. Может быть, армянин?.. Сириец?

— Мне известно, что мать была дейлемитка, а отец — с севера, из Халеба. Но я — христианин. Меня окрестил латинский священник.

Весельчак Анри достал из кармана кожаных штанов перстень с тамплиерской печаткой.

— Ты знаешь, что это?

— Я видел такой у одного из рыцарей, которые захватили меня.

— Я спрашиваю, знаешь ли ты, что это такое?

— Нет, — Анаэль решительно отклонился.

Анри спрятал перстень.

— Так вот, сын дейлемитки, я рад, что ты попал в мои лапы около своего дома и знаешь все потайные калитки. Но важнее другое: поблизости твой отец и… кто еще?

— Две сестры, — тихо ответил Анаэль, — мать умерла.

— Это значит, что ты нас не выдашь. Пока они живы.

Единокровные сестры Сибилла и Изабелла, дочери иерусалимского короля, не походили одна на другую. Старшая на полтора года Сибилла ничем не блистала и выглядела бесцветной. Изабелла — не то. Она была энергична, неукротима, порой казалась даже свирепой, притом — государственного ума.

Изабелла склонна была помыкать старшей сестрицей, при случае тормошила ее и норовила втянуть в авантюры. Сибилла пряталась от нее, вздыхала, молилась и иногда лила слезы.

Когда расстались, Изабелла с небольшим, но пышным двором отбыла в Яффу, Сибилла же поселилась в полумонастырском заведении под Иерусалимом по дороге к Вифлеему. Чинный порядок этого заведения соответствовал ее нраву. Она подолгу сидела в саду с жасмином и розами, не пропускала церковные службы, а появление нового духовника ее обрадовало. Обходительный и говорливый иоаннит отец Савари поддержал увлечение Сибиллы книгами отцов церкви. Он живо и целомудренно их комментировал. И не пытался использовать свое влияние на нее. Она с детства знала, что ей, возможно, придется царствовать как старшей дочери короля. И сторонилась людей, заискивающих перед ней с очевидным прицелом на будущие выгоды и блага. Политика ее не интересовала. Ее привлекала роль мученицы за веру, например, святой Агнессы. Она развивала эту тему в беседах с отцом Савари о женах-мирроносицах и о ранах Христовых, разрывавших сердца Марфы и Марии. Он давал ей выплакаться, молился вместе с нею. Он никуда не спешил, не настаивал ни на чем и готов был ей растолковывать любое слово Святого Писания в сто первый раз.

Поскольку Сибилла не знала, куда ее ведут, она считала, что ее беседы с отцом Савари — всего лишь богоугодное времяпрепровождение. И вот однажды августовским утром говорливый иоаннит мог поздравить себя с тем, что основная часть пути — от оплакивания ран Христовых до признания прав ордена госпитальеров на ведущее положение в Святой земле принцессой проделана. Она согласилась посетить госпиталь Святого Иоанна в Иерусалиме, этот монумент моральной мощи ордена, самую знаменитую и, может быть, самую большую больницу в мире.

— Она потрясена увиденным, — сказал отец Савари графу д’Амьену.

Достигнув решающего влияния на короля, великий провизор не без основания считал, что сегодняшний день ордена госпитальеров в некоторой степени обеспечен и надлежит беспокоиться о дне завтрашнем.

— За один этот день она пролила слез больше, чем за все время нашего общения, — самодовольно сказал отец Савари.

— Слезы — самая мелкая монета в кассе женской души, Савари.

— Только не у такой, как принцесса Сибилла, мессир. Не представляю себе соблазна, который собьет ее с пути истинного.

— Ну-ну, — сказал д’Амьен.

— К тому же я рядом с ней пять дней в неделю.

— Ваш дар известен, — кивнул великий провизор, — но дела, в которые замешана женщина, оценивать лучше по результатам.

Проповедник не стал спорить и почтительно облобызал руку великого провизора.

Ни один, ни другой не знали, что по возвращении в свою келью принцесса Сибилла нашла у себя на подушке некое письмо.

Совсем по-другому жила Изабелла в Яффе.

Она устроилась по-королевски. Каждое утро к ее выходу являлись десятки рыцарей, последовавших за нею из столицы. В Иерусалиме Бодуэн IV как-то сразу всем опостылел своими болезнями, затворничеством и скупостью. За последние четыре года он всего несколько раз появлялся перед подданными и со своими детьми виделся мельком. Его поведение порождало разные слухи. Но всем наскучило обсуждать, лихорадило короля накануне или у него желудок расстроен.

Дворяне, особенно молодые и бесшабашные, в Яффе при молодой принцессе жили довольно весело. Но обитатели Яффы не радовались. Сотня рыцарей с оруженосцами, слугами, лошадьми, как саранча на пшеничное поле, обрушилась на этот город. Вольные художники и мелкие авантюристы собрались в Яффу со всего побережья, от Газы до Аккры.

Сэкономив на Сибилле, Бодуэн выделил Изабелле приличное содержание, но только сама принцесса и ее мажордом, фантастически ей преданный эльзасец Данже, знали, до какой степени ей не хватает средств на увеселения.

Рано поутру, когда развеселая братия укладывалась спать, в городе и во дворце поселялась тишина.

Изабелла просматривала бумаги.

— Это что такое, Данже? Опять?! Тысяча двести бизантов?

— Да, Ваше высочество, — покашливая, отвечал сухой, как жердь, мажордом. — С учетом пени и налога.

— И каков же налог?

— Две пятых, Ваше высочество. В месяц.

— Почему же две пятых? Они сошли с ума!

— Они говорят, что брать с вас меньше они стесняются, боятся обидеть, Ваше высочество.

Изабелла встала из-за антиохийского столика, заваленного бумагами, и швырнула бумагу в камин.

— Что еще?

— Портовый пристав жалуется, что барон де Овернье зарубил на пристани лошадь кипрского купца.