Ривка Рабинович - Сквозь три строя

Работа, которую на нас возложили, была не слишком тяжелой. Мы должны были возить навоз из конюшни в центре поселка, в известном читателю «конном дворе», на отдаленные поля, за речкой. Мы запрягали волов в двухколесные арбы, вилами наполняли арбы навозом и ехали с этим ароматным грузом на поля, указанные нам бригадиром. Во время езды мы могли сидеть, в передней части арбы была приделана доска – сиденье для «водителя». Беда в том, что колхозники оставляли нам самых упрямых и непослушных волов, которые часто останавливались и отказывались идти дальше, а иногда, вместо того чтобы подниматься на мост, пытались входить прямо в речку. Мы научились бить их кнутами и ругать знакомыми им матерными словами, это помогало. Обеденный перерыв по колхозному обычаю длился несколько часов. Мы ели то, что принесли из дому, устраивались в тени и отдыхали. В отличие от военного времени, когда колхоз выдавал работающим пятьсот граммов хлеба, теперь нам не давали ничего. «Сельсовет вас мобилизовал, пусть он вас и кормит», – сказали нам.

Нам с Итой это было не столь важно, но Муся была в тяжелом положении. С тех пор, как она была уволена «по указанию сверху» с поста секретаря школы, у нее не было заработка, чтобы содержать себя и мать. На кирпичном заводе ей еще платили какие-то копейки, но в колхозе – ничего.

Кто знает, что сталось бы с ней и ее старой матерью, если бы не еврейская солидарность. Помните рассказ о Сигрид, молодой латышке, умершей на улице от голода и запущенности? Другие латыши, жившие в поселке, ничего не сделали, чтобы ее спасти. Судьба Муси и ее матери могла быть такой же, но еврейская община не давала людям пропасть. Несмотря на общую бедность, ни один еврей в Парабели не был брошен на произвол судьбы. Мы делились с Мусей, чем могли, моя мама содержала ее маму. Другие семьи тоже помогали.

Домой я возвращалась довольно поздно, так как сигналом к окончанию рабочего дня был закат солнца, а после работы надо было еще идти домой пешком, четыре километра. По возвращении я частенько не заставала мужа дома. Когда возвращался, от него исходил легкий запах водки. Между ним и родителями ощущалась напряженность. Я думала про себя: это неизбежно, когда все вертятся в одной комнате и нет ни минуты уединения. Будущее пугало: ведь после того, как я рожу ребенка, будет еще теснее. Мама привыкла властвовать в доме, а Яша был не из покорных.

Материальное положение в доме было нелегким, но терпимым, мы знавали времена похуже. Были у нас овощи и молоко в ограниченном количестве, так как львиная доля уходила на «госзакупки» и на продажу частным клиентам. Хлеб и другие продукты первой необходимости покупались на зарплату папы. Мясо и яйца мы не покупали, они оставались для нас роскошью. Яша жаловался мне на скупость моих родителей. Его жалобы были не лишены основания, но родители, в отличие от него, заботились о будущем. Они никогда не попадали в такое положение, когда деньги кончились и надо искать, у кого бы одолжить. С такими ситуациями я столкнулась позже, когда мы с детьми жили одни, без родителей.

Выше я упоминала о теленке, который был «гостем» на празднестве моей свадьбы. Рассказ о телятах от нашей коровы – это грустная история. Уход за телятами был обязанностью мамы; в мои обязанности входила дойка. Новорожденных телят, отделенных от коровы, мама поила из бутылочки, и каждый новый теленок привязывался к маме и ходил за ней, как собачка. Все мы любили наших телят, каждому давали имя. Но что делать, если государство требует свою долю мяса? Кроме того, не могли же мы развести возле дома целую ферму крупного рогатого скота.

Только мама с ее сильным характером была в состоянии вести на ближайшую бойню теленка, наивно и доверчиво следующего за ней. Мы с папой категорически отказывались принимать в этом участие. После забоя, при котором мама не присутствовала, автоматически снимали долю «госзакупок», 48 килограммов, а то, что оставалось, выносили ей, ожидавшей снаружи. Оставшаяся часть была невелика.

Всем нам трудно было есть мясо существа, которое мы любили, особенно маме. Чаще всего это бывало зимой, поэтому мясо можно было заморозить и хранить в сенях какое-то время, в ожидании, чтобы первая боль притупилась. Потом мы в течение нескольких дней заканчивали маленький запас мяса и возвращались к обычному вегетарианскому меню.

Была у мамы еще одна обязанность, которую только она могла выполнять. Раз в год, когда у коровы бывала течка, мама водила ее в колхоз – тот самый колхоз, где я работала по мобилизации, поскольку он был ближе других. Она входила с коровой в огороженный дворик перед коровником, где бык-производитель должен был оплодотворить ее. Колхоз взимал плату за эту услугу.

Я иногда сопровождала маму и следила за происходящим с безопасного места за оградой. Я очень боялась быка; мама же стояла внутри, совсем рядом с рогатым чудовищем, которое шипело и рыло землю копытами, и держала веревку, привязанную к рогам коровы, в то время как бык «делал свою работу».

Папа продолжал работать на пожарной станции, а в свободное время между дежурствами делал всевозможные мелкие ремонты и другие хозяйственные работы. Вначале у него были надежды на помощь Яши, потому что ему часто предлагали работы, которые он не умел делать – например, сложить новую печь. Яша как раз был специалистом в этом деле, и папа думал, что, работая вместе, они заработают много денег – такие работы хорошо оплачивались. Но Яша вовсе не горел желанием увеличить доходы семьи; лишь в редких случаях он соглашался взять какую-нибудь халтуру после работы в стройконторе. Чаще всего он отказывался.

Он не только отказывался от «левых» работ, но и вообще не чувствовал себя обязанным вносить свою долю в расходы по содержанию дома. К зарплате он относился как к своим «карманным деньгам». На вопросы, когда будет зарплата, он обычно отвечал: «Эти сволочи из конторы опять задерживают выплату». Раз в несколько месяцев, после неоднократных напоминаний, он давал небольшую сумму. Ходая поддерживала его, так как была убеждена, что мои родители – скупцы, сидящие на мешках с деньгами.

Я чувствовала себя неловко в такой ситуации, не хотела жить за счет родителей и надеялась выйти из этой зависимости благодаря замужеству. Я тоже не вносила вклад в расходы по дому, так как работала в колхозе по мобилизации и не получала никакой оплаты. В конце лета я вновь забеременела.

Атмосфера в доме была напряженной. Было ясно, что общий прогноз, будто папа «повлияет на Яшу и сделает его серьезным», не осуществится. Если бы люди нашего села были знакомы с современной психологией, они знали бы, что нельзя рассчитывать на изменение характера человека, которому двадцать восемь лет. У меня еще были иллюзии. Я надеялась, что если мы будем жить отдельно от родителей, он почувствует ответственность за нашу семью и изменит свое поведение.