Ривка Рабинович - Сквозь три строя

Наш институт был маленьким провинциальным учебным заведением с двухгодичным сроком обучения; окончание его не считалось полным высшим образованием, а чем-то наподобие первой степени (В. А.). Среди наших преподавателей не было профессоров и докторов наук. Были только два преподавателя со званием доцентов.

Один из них, руководитель кафедры физики Яков Шварцман, относился ко мне дружески, неофициально, без обычной дистанции между преподавателями и студентами. Я бывала у него дома, мы беседовали о разных вещах, но ни разу не касались еврейских тем. Он, между прочим, предсказал мне мое будущее:

– Не думаю, что вы будете сельской учительницей. Не представляю себе вас в этой роли. Может быть, временно поработаете учительницей какое-то время, но это не ваше призвание. Я понимаю, почему вы решили учиться здесь, но профессия, которую вы приобретаете, вам не подходит.

– Какие качества помешают мне быть хорошей учительницей? – спросила я.

– Вы слишком скованы, нет у вас естественного контакта с детьми. У вас отличное логическое мышление, склонность к абстрактному мышлению – это хорошо для ученого, но совершенно не нужно педагогу. Возможно, вы отлично объясните материал, но не сможете создать личные связи с учениками и привить им любовь к своему предмету. Не полюбив математику, они будут невнимательны на уроках, и вам трудно будет владеть классом. Ученики не будут бояться вас, наоборот, вы будете бояться их.

– Для какой специальности я подхожу, по вашему мнению?

– Вам нужно получить полное высшее образование, желательно в университете (это значит – учиться еще три года после института). У вас появятся шансы быть принятой в аспирантуру, работать в научно-исследовательском учреждении, стать младшим преподавателем в институте. С такой позиции можно двигаться дальше, получить ученую степень.

Его слова соответствовали моему внутреннему ощущению. Мысль о том, что придется стоять перед классом, пугала меня. Но все другое было далеко, и учеба в учительском институте была единственным достижимым выходом. Мне хотелось надеяться, что смогу преодолеть свои внутренние трудности. Напомнить Шварцману, что я ссыльная, лишенная прав? Есть вещи, о которых не говорят; он отлично знал это.

Несмотря на сенсационное заявление коменданта о том, что моя дочь – вольная гражданка, я не думала, что наш гражданский статус вскоре изменится. Однажды во время разговора с моей однокурсницей Ниной я упомянула, среди прочего, что надо пойти в комендатуру и сообщить о прибытии мужа.

Нина, этническая немка, которая была выслана из автономной области немцев Поволжья, упраздненной во время войны, спросила удивленно:

– Что, ты все еще на учете в комендатуре?

– Разумеется, – сказала я. – А ты?

– Я освободилась, – ответила она.

– Как ты добилась этого? – спросила я. – Только немцев Поволжья освобождают?

– Не только. Есть указание из Москвы – освобождать студентов и работников свободных профессий.

– Почему же они не оповещают людей?

– Они не хотят делать публичные заявления, касающиеся ссыльных. Вообще не любят говорить о репрессиях недавнего прошлого. Освобождают потихоньку тех, кто приходит и требует освобождения.

Это казалось невероятным. Без общего указа, без официального объявления – просто освобождают? Чудеса!

На следующий день я пошла в комендатуру. Молодой комендант спросил, как меня зовут, и нашел мое имя в списках.

– Что привело вас к нам? – спросил он.

– Мне надоело быть под вашим контролем, – ответила я, стараясь не выдавать волнение. – Я хочу, чтобы вы сняли меня с учета. Хочу быть свободной гражданкой!

Я ожидала, что он резко оборвет меня, но он, в таком же спокойном тоне, сказал:

– Вот вам лист бумаги, садитесь и пишите заявление. Ответ получите через несколько дней.

И действительно, через несколько дней я получила уведомление, что мне следует прийти и взять документ об освобождении. С ним мне надлежит пойти в паспортный отдел горисполкома и получить паспорт. Я набралась смелости и спросила:

– А мой муж тоже может освободиться? Ведь было бы странно, чтобы в одной семье супруги имели различный гражданский статус!

– Скажите ему, чтобы пришел и подал заявление, – гласил ответ.

Так, без драматизма, простая бюрократическая операция положила конец долгим годам нашей ссылки. Родители пока оставались ссыльнопоселенцами, но нам сказали, что вскоре и они смогут подать заявления об освобождении по категории «родителей свободных граждан».

Вначале мы не знали, что полученная нами гражданская свобода не будет полной. В паспортном отделе нам пришлось подписать обязательство о невозвращении в места, откуда мы были сосланы. Это очень разочаровывало, ведь каждый мечтает вернуться в места, где он родился и рос. Никакие другие города в России нас не интересовали.

Другим серьезным препятствием, стоявшим на пути освобожденных ссыльных, был режим прописки. Каждый житель города должен быть прописан по определенному адресу в «домовой книге» и в списках МВД. Приезжий может получить прописку только при условии, что у него есть жилплощадь – девять квадратных метров на человека. Кстати, когда гражданин получает квартиру от государства или предприятия, с этой нормой не считаются и дают гораздо меньше. Откуда может взяться готовая жилплощадь у человека, только что приехавшего в город? Даже человек, приехавший в гости к родственникам, обязан получить временную прописку и перед отъездом позаботиться о ее аннулировании.

Казалось бы, при таких драконовских условиях города не могут расти, так как приезжие не получат прописку – на деле же все большие города растут быстрыми темпами. Советские граждане всегда отличались умением обходить препятствия, создаваемые властями.

Мы не собирались покидать Колпашево, пока я учусь в институте, но после окончания учебы хотели переехать в большой город – например, в Томск, университетский центр, где треть населения составляют студенты. Мы знали, что нам предстоят трудности с пропиской. Это заколдованный круг: у кого нет прописки, того не принимают на работу, а кто не работает в городе, тот не получает прописку.

Режим прописки был отличной питательной почвой для коррупции. Человек, желающий поселиться в городе, давал взятки чиновнику из МВД и из домоуправления. Много денег переходило из рук в руки, но в конце концов приезжий получал желаемое.

Была еще одна вещь, о которой мы тогда не знали. В наших паспортах были напечатаны коды – ряд букв, казалось бы, не имевших никакого значения, но на деле поставлявших властям информацию. У каждого человека «с прошлым» свой код: кто был политзаключенным, кто был в лагере, кто в ссылке и т. д. В каждом учреждении или предприятии, даже маленьком, существовал «особый отдел», возглавляемый сотрудником КГБ – органа власти, созданного в 1954 году с целью охраны внутренней безопасности. Начальник «особого отдела» проверял документы новых работников. На простые работы принимались и люди с «сомнительным» прошлым, но среди претендующих на важные посты проводилась жесткая селекция.