Ривка Рабинович - Сквозь три строя

В конце концов, я сдалась. Мной владел мистический страх перед разводом; с моей точки зрения это полный провал в жизни женщины. Опять быть одинокой, с маленькой дочкой… В те времена разводы не были так распространены, как сегодня, они считались чрезвычайным случаем. Я не видела лучшей альтернативы этому браку, пусть и плохому, но типичному для большинства советских семей: почти все мужчины пили, не помогали в работах по дому и не уделяли внимания своим детям. Очень многие били своих жен. Хотя бы от этого я не страдала: Яша ни разу не поднял на меня руки.

Наша семейная жизнь превратилась в бесконечную цепь ссор и примирений, похожих друг на друга как близнецы. Иногда в этой постоянной войне бывали периоды «прекращения огня». Но иллюзий больше не было.

Я была рада окончанию каникул и возвращению к занятиям. Жизнь вновь обрела смысл.

В первом семестре второго курса мы должны были проходить педагогическую практику. У института была «базовая» школа, в которой проводилась практика. Каждый студент был прикреплен к определенному классу, которому он обязан был посвятить несколько часов, организовывать различные мероприятия. Во втором – последнем – семестре нам предстояло заменять учителей и давать в «наших» классах настоящие уроки.

Мне все это давалось трудно. Я и в детстве отличалась от других детей, была своего рода «маленькой взрослой», далекой от нормальной детской жизни. Что-то как будто отгораживало меня от учеников «моего» класса. Другие девушки из нашей группы подружились со «своими» учениками и завоевали их симпатии; я же не знала, как подходить к «своим». Для часов, которые нужно было проводить с ними, я избрала серьезные мероприятия – посещение музеев и беседы на политические темы. Такие беседы назывались политзанятиями.

Посещение двух музеев, единственных в городе, прошло легко, потому что мне не надо было ничего делать – только привести ребят к музею, а там с ними уже занимались профессиональные гиды. С политзанятиями было сложнее.

В то время, в 1955 году, наблюдалась настоящая вакханалия между СССР и Индией. Свой час теоретической беседы я посвятила этой теме. Известно, что СССР долгие годы был в изоляции на мировой арене и всегда страдал паранойей по отношению к внешнему миру, видел во всех странах врагов, готовых на него напасть. И вдруг – дружба с другим государством, да еще таким большим, как Индия! Я старалась представить ребятам класса эту дружбу как большое достижение советской внешней политики.

После моей беседы настало время для вопросов и ответов. Я опасалась, что вопросов не будет: ученики казались равнодушными, едва ли они разделяли мой энтузиазм. Это было бы провалом занятия. Но, вопреки моим опасениям, вопросы были.

Один не по возрасту смышленый мальчик спросил:

– Что выигрывает Советский Союз от дружбы с Индией? В чем, собственно, состоит значение этой дружбы?

– Как это «что выигрывает»? – сказала я с деланым недоумением. – Выигрывает друга в мире!

– Ну ладно, есть друг, – сказал мальчик, явно не удовлетворенный моим ответом. – И что дальше? Что делать с этой дружбой?

– Главное значение этой дружбы, – ответила я, – заключается в том, что мы можем быть уверены: Индия никогда не нападет на нас!

Это уже было что-то конкретное. Это все поняли. Одним врагом меньше в большом враждебном мире.

Мы еще немного поговорили о взаимной торговле и поездках артистов – наших в Индию и индийских к нам. В целом можно было сказать, что политзанятия прошли неплохо.

Уходя домой, я думала: дети умнее, чем я думала. Видимо, многие из них чувствуют фальшь всей этой шумихи вокруг Индии, с ее песнями, танцами и взаимными визитами лидеров. Они, несомненно, понимают, что и без этого колокольного звона Индия никогда не напала бы на Советский Союз. Но об этом мы не говорили. Это политика правительства, ее не критикуют. Правила игры понятны всем.

Как и все, я получила зачет за педпрактику. И все же во мне осталось щемящее чувство неудовлетворенности. Себе я не могла лгать: по сути дела, я уклонилась от настоящей работы с детьми. Утешала мысль, что с уроками, где надо будет объяснять материал по математике и физике, я справлюсь лучше.

Одно мне было ясно: работа учителя – не мечта моей жизни. Эту профессию, как и мужа, я выбрала за неимением другого выхода. Яша был единственным мужчиной в Парабели, за которого я могла выйти замуж; учительский институт в Колпашево был единственным местом, где я могла учиться. Два выбора – и оба плохие. Результаты этих двух решений мне придется преодолевать всю жизнь.

В феврале должен был собраться 20-й съезд КПСС, первый после смерти Сталина. Москва была охвачена тревожным ожиданием, которое дошло и до нашей глуши. Никита Хрущев, всесильный генсек партии, уже зарекомендовал себя как непредсказуемый человек. По слухам, он намеревается изменить облик страны.

Съезд прошел, но, в отличие от предыдущих съездов, доклад генсека не был опубликован. Сообщения в печати о съезде были краткими. Иностранные корреспонденты, даже из дружественных стран, не были допущены в зал во время доклада Хрущева. Все это лишь усиливало любопытство и брожение в обществе.

В кратких сообщениях в печати появилось новое словосочетание: «культ личности». Не было нужды в объяснениях, о какой личности идет речь. Было сказано только, что генеральный секретарь Хрущев в своем докладе призвал положить конец этому явлению.

Прошло около месяца. Не знаю, так ли было в Москве, но у нас в провинции уже начали успокаиваться и забывать об этом событии – до тех пор, пока дирекция института не объявила о созыве общего собрания всех преподавателей и студентов. Большой актовый зал был наполнен до отказа. Общих собраний преподавателей и студентов до того никогда не созывали.

И вот началось невероятное: парторг института начал читать секретный доклад Хрущева на 20-м съезде. Слово за словом, без сокращений.

«О ликвидации культа личности Сталина и его последствий» – одно заглавие уже вызвало дрожь у присутствующих. С каждой строчкой, с каждым прочитанным абзацем усиливалось ощущение землетрясения. Все мы помнили нескончаемый поток портретов, плакатов и кинокадров, восхваляющих Сталина, стихи и песни, написанные о нем, в то время как в зале звучали слова о чудовищных преступлениях, совершенных этим человеком. В докладе он изображался как инициатор террора против верных коммунистов, его недавних соратников. Речь шла о показательных процессах против знаменитых лидеров, обвиненных в фантастических преступлениях наподобие «измены родине», шпионажа в пользу вражеских государств…