Ривка Рабинович - Сквозь три строя

Осенними вечерами рано темнеет, и мое внимание привлекали освещенные окна. У каждого окна своя форма штор, сквозь тюль просвечивают люстры и абажуры, мелькают силуэты людей. За каждым окном течет жизнь. Обитатели этих домов – это любимые сыны города, каждый из них нашел в нем свое место и источник заработка. Я же прохожу по улицам города, чувствуя себя чужой, отвергнутой, ведь даже прописку в доме родителей я получила обманом. Хотелось кричать: Рига, почему ты отвергаешь меня? Я родилась здесь; далеко не каждый из твоих жителей может сказать это о себе. Рига полна людей, съехавшихся со всех концов СССР, потому что она всегда была своего рода Парижем гигантской державы. Центральная власть поощряла приезд русских в Латвию, проводила политику русификации с целью сломить латышский национализм.

После нескольких месяцев отчаяния я нашла, благодаря случайному разговору с парикмахершей, новый вид занятий – не в рамках социалистического хозяйства, а в частном секторе. Парикмахерша жаловалась, что ее дочь плохо учится, и добавила, что охотно платила бы за частные уроки для нее, если бы знала, как найти репетитора. Я тут же представилась ей как безработная учительница, готовая заниматься с ее дочкой. Так это началось.

Слух об учительнице, дающей частные уроки, распространился среди ее знакомых и клиенток, и вскоре у меня появились новые ученики. Я ездила к ним на дом; больше четырех уроков в день я не могла взять, так как вместе с поездками с места на место на это уходило шесть часов – все послеобеденное время. Даже один из наших состоятельных кузенов попросил меня давать его сыну частные уроки. Мальчик нуждался в помощи не только по математике, но и по другим предметам.

Это была нелегкая работа, особенно ввиду поездок при любой погоде, но зарабатывала я неплохо. Одно обстоятельство разочаровывало: когда ученик, с которым я усиленно занималась несколько месяцев, начинал получать хорошие оценки, его родители объявляли, что больше не нуждаются в моих услугах. Вместо благодарности за успех меня ожидало увольнение.

Была также проблема с мамой: ее совершенно не устраивало то, что меня нет дома с обеда до вечера. Ада должна была пойти в школу в ближайшем учебном году; к тому же бабушка была очень привязана к ней. Главной проблемой был уход за маленьким Мишей. Зиму мы как-то продержались, иногда ссорились, а весной я решила записать ребенка в детский сад.

Я знала, что это не решит проблему, потому что никакой садик не держит детей до вечера. С большим трудом я договорилась о записи ребенка в садик, где детей держат до 6 часов вечера. Мне дали несколько направлений на медицинские анализы, потому что туда принимают только совершенно здоровых детей.

Я была уверена, что анализы дадут хорошие результаты: ребенок выглядел здоровым, был физически развит, ходить начал в возрасте десяти месяцев, был очень подвижен – я бы сказала, даже слишком.

Все анализы были хорошими, кроме одного, результаты которого сообщаются только через десять дней. Это анализ, определяющий наличие или отсутствие туберкулезных микробов в организме. Ребенку наносят царапину на руке, выше локтя, и смазывают ее вакциной. Если неделю спустя кожа вокруг царапины покраснеет, это указывает на присутствие туберкулезных палочек. Этот анализ называется «реакцией Пирке». Как ни странно, именно плохой результат – наличие микробов – называется «положительной реакцией».

Прошло несколько дней – и кожа вокруг царапины на ручке ребенка покраснела. Положительная реакция Пирке. Это был удар с неожиданной стороны. Я знала, что у Ады положительная реакция Пирке, но у Миши? С его подвижностью, с его здоровым аппетитом?

Как в анекдоте, у врачей была для меня одна хорошая и одна плохая весть. Хорошая весть гласила, что положительная реакция Пирке не свидетельствует о болезни ребенка. Он только «бациллоноситель»; лишь небольшой процент носителей заболевает. Плохая весть состоит в том, что ребенка не примут в «обычный» садик. Во всем городе есть только один специальный детский сад для детей с положительной реакцией Пирке. Они дали мне адрес.

Этот детский сад находился на противоположной окраине города. Поездка туда на трамвае длилась полтора часа. Мне там объяснили, что это сад-интернат, где дети содержатся в течение всей недели. Утром в начале рабочей недели их привозят и накануне выходного дня увозят домой.

Больно было решаться на расставание с сыном на целые недели. Когда я поехала с ним туда в первый раз, он еще не знал, что ему предстоит, и вел себя как обычно. Во время последующих поездок он сидел, замкнувшись в себе, не разговаривал.

Его реакция была мне понятна. Ребенок не знает, что такое неделя. Проходит день, другой – мама не появляется. Он чувствует себя оставленным. Он прав, что сердится: это действительно жестоко. Но что я могла сделать? Мама не соглашалась быть няней, и со своей точки зрения она была права: она уже немолода, домашние работы и присмотр за таким подвижным ребенком, за которым нужен глаз да глаз – это для нее слишком трудная задача. Она заслужила право отдохнуть, тем более что и без того она много помогала мне. Я же должна зарабатывать и не возлагать на родителей бремя содержания моей семьи. За трудность обстоятельств мы расплачивались дорогой ценой, и маленькому Мише тоже досталась своя доля.

Наступило лето, и с началом каникул я потеряла большую часть своих учеников; это была потеря 80 процентов моих доходов. Я поняла, что трудно полагаться на частные уроки как основу заработка: ведь такое положение будет повторяться ежегодно. Добавим к этому положение неработающего человека в обществе (ведь частная работа в расчет не принимается), чреватое многими неприятностями. Работа в социалистическом хозяйстве – это не только право, но и обязанность. Когда я пришла записывать сына в садик-интернат, меня сразу спросили, где я работаю. После моего ответа, что не работаю, они стали отказываться записать ребенка: «Зачем вам садик-интернат, если вы не работаете?» Мне с трудом удалось убедить их, что я не могу начать работать, пока ребенок не устроен в садик.

Я вновь вернулась к разделу «Требуются» в газетах, в слабой надежде найти работу. Ничего подходящего для меня там не было. Мой двоюродный брат Арон попытался устроить меня по блату нормировщиком на радиотехнический завод, где он работал старшим инженером. По его просьбе мне показали производственный цех, где требовался нормировщик, а затем начальник цеха беседовал со мной. Мне пришлось признаться, что у меня нет опыта работы в промышленности. Моя принудительная работа на кирпичном заводе в Сибири не могла считаться опытом работы в современной промышленности. Меня не приняли.