Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]

Маленькие Мельеры были прелестны, отличались ласковым характером, нравились другим детям и многим взрослым. Старший, Густав, был коренастый мальчик с короткими ногами, с янтарными глазами, по большей части полузакрытыми. У него были мягкие волосы цвета соломы, которыми он любил встряхивать, они как бы освещали все его гицо. Это была натура мягкая, пленяющая, грустная, полная молчаливого энтузиазма. Его пугливость спасала его от всяких мерзостей. Густав обладал разного рода достоинствами, прекрасными, невыразимыми, туманными, понятными только тем, кто знал его хорошо. Жоржетта Мельер, как бы самой природой предназначенная для ранних увлечений, однако, в шестнадцать лет была девушкой. Глаза цвета табака, волосы медного цвета, золотистый загар, соблазнительные движения, полное тело — все это указывало на страстную и здоровую самку. В общении с собой она заставляла других забывать о застенчивости и стыде; каждый становился животным подле ее беззастенчевой страстности. Однако, она возбуждала во всех симпатию. Она обнаруживала мягкое сердце и была всегда готова поделиться с ближним. Ее маленькое тело дышало сладострастием, и, если она потягивалась или чесалась, присутствующие краснели. Ее спасало только то, что она не любила мальчиков своих лет. До шестнадцати лет она сохраняла свои тайные ласки для взрослых мужчин. Эти люди имели мало случаев видеть ее, одну, потому что мать все-таки наблюдала за ней и не раз удовлетворяла страсть тех, которые пленялись дочкой.

Этьен Бардуфль помещался в маленькой комнате, на шестом этаже большого доходного дома, который назывался "квадратный батальон". Этот человек с громадными бедрами, с жестами обезьяны, с вялыми мускулами, жалкий и грузный, был землекопом. Хотя он посещал кабачок, но жил обособленно. В голове у него был всегда сумбур, ему никогда не удавалось привести в порядок свои мысли. Лицо его походило на застывшую маску с большими, тяжело ворочащимися глазами. Так как он понимал с трудом и никогда не отвечал, товарищи избегали с ним разговаривать. Бардуфль испытывал поэтому скуку. Он сидел неподвижно, стараясь с величайшим напряжением схватить смысл слов своих собеседников, привести в порядок свои мысли, но это ему никогда не удавалось. У Бардуфля не было друзей. Единственно Исидор иногда дружески хлопал его по спине, но все же тяготился им. Остальные довольствовались тем, что подсмеивались над ним, но делали это с опаской, так как у него бывали приступы злобы; однажды, схвативши каменщика, он перекинул его через забор. Любовь не являлась для него утешением. Женщины слушали его еще меньше, чем мужчины; он им не доверял, будучи несколько раз нагло обманут. Он довольствовался одной тюфячницей, зрелой женщиной, похожей на Наполеона I, которой он делал деликатно визит каждое воскресенье. Она молчаливо принимала его и предлагала ему свое жесткое, багровое тело. На пасху, в праздник всех святых, на Новый год, в день ангела она удовлетворялась подарком: юбкой, шерстяной кофточкой, ботинками, двумя сотнями углей или полбоченком сидра. Таким образом жил Бардуфль. Терзаемый стремлением к идеалу, он искал его с грустью; он не забывал его никогда, он работал лопатой, иногда он ударял мотыгой, иногда он пил желтое пиво, черное вино или хлебал молочную кашу.

Зябкого человека звали Антуан Фаландр. Будучи живописцем-декоратором, он хорошо зарабатывал. Это был ловкий и добросовестный рабочий. Антуан работал пять дней в неделю и через каждые три месяца брал отпуск. Он жил со своей женой и одной из своих дочерей на углу улицы Кусе, в первом этаже. Громадная фаянсовая печь обогревала их столовую. Он топил ее с начала рктября до июня месяца. У печки стояли маленький столик и рабочее кресло. Фаландр присаживался в кресло и любил сидеть, ничего не делая. Читал с трудом. Иногда, после долгих размышлений, он подвигал маленький мольберт и рисовал пейзаж: обыкновенно он изображал горный поток, крест среди развалин, пальмы вокруг храма, раскаленную пустыню, реку с обильной тропической растительностью. Не только реалистическая живопись, но и всякая живопись с натуры приводила его в ужас. Он редко оканчивал свои маленькие полотна: он раздавал их случайно, кому попало. Его жизнь проходила в бездействии. Растянувшись возле печки, как крокодил, он лежал с лицом мертвеца, засунув руки в карман своей порыжевшей одежды, и малейший сквозняк выводил его из себя. Это была счастливая натура. Он не боялся завтрашнего дня, не думал ни о безработице, ни о болезни; тепло доставляло ему неисчислимые радости; никаким самолюбием он не мучился; равнодушный к мнению людей, он не пускался на споры, не держал пари, не принимал участия ни в чем и ни в ком.

Однако, в глубине его души горело мистическое пламя; он был человеколюбив и бескорыстен. Он не придавал большого значения деньгам. Он не пожалел бы своей заработной платы на какое-нибудь мифическое предприятие, если бы не мадам Фаландр. Она заботилась о его карманных деньгах: каждый день Фаландр находил у себя в кармане двадцать пять су на вино, табак и на милостыню. Так как он курил и пил мало, то мог иногда одолжить несколько су бедному товарищу.

Мадам Фаландр была женщина сухая, нервная. Из-под ее короткой юбки виднелись ноги, похожие на лапы старой курицы. У нее было лицо длинное, строгое и серое, как у старого солдата; верхняя губа выдавалась над нижней; глаза были круглые и неподвижные, как у селедки, и она могла молчать целыми часами, так как ее язык был настолько же ленив, насколько ее руки деятельны. Эта женщина работала без устали целый день. По три раза в день она чистила одну и ту же вещь. Каждый день неизменно она варила на завтрак похлебку из мяса, баранину с картофелем, брюквой, морковью, сельдереем, луком. Все это было изготовлено очень вкусно. Каждую субботу она покупала живую курицу, резала тут же на дворе.

Фаландры имели двух дочерей. Старшая, светлая блондинка с заячими глазами, была женой механика Гулара. Этот механик приобрел славу своей чрезмерной чистотой. Несмотря на свое ремесло, он отличался чистыми руками, его борода завивалась в кольца, надушенная пахучим бергамотным маслом. Он относился также заботливо к своему костюму: выходя из мастерской, он надевал темно-синий костюм и хорошо вычищенные ботинки. Кумушки останавливались, чтобы посмотреть на него и говорили между собой: "Как он опрятен, как он чист". Мальчишки ходили за ним с уважением, а Гулар, зная о своей доброй славе, шел прямо, выставляя вперед свою бороду.

Вторая дочь Фаландров вытянулась, как тростинка. Она была почти так же зябка, как и ее отец, а потому ее щеки были зимой фиолетового цвета. Большие глаза смотрели пугливо. Гибкая, хрупкая и почти прелестная, она была создана из нежного материала, краснела при каждом слове и дрожала перед грубыми мужчинами, проходившими по тротуару. Ей было, видимо, предназначено умереть старой девой.