Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]

— Товарищи… не надо волноваться. Это собрание собралось, так сказать, в целях… в целях, так сказать, специальных… так сказать, чтобы обменяться взглядами… идеями… великими идеями… так сказать, теориями, экономическими, философскими, социальными. Это вечер пропаганды, а не предвыборная кампания. Гражданин Ружмон желает ответить на вызов гражданина Деланда и…

— Поднимает перчатку?

— Поднимает перчатку, — ответил Комбелар, поворачивая свою смеющуюся физиономию к перебившему его речь суб'екту.

— Поднимает перчатку и выступает на словесный бой с противником. Вы, товарищи, будете судьями. Поединок должен быть обставлен по всем правилам, поэтому я предлагаю ввести в президиум еще одного члена, представителя противной партии.

— Справедливость требует, чтобы было и два председателя, — прорычал Самбрего номер два.

Его осыпали градом ругательств. Комбелар, прижимая руки к груди, сказал:

— Товарищ Самбрего, я вполне с вами согласен, но это против принятого порядка. С тех пор как свет стоит, еще не было случая, чтобы в одном заседании было два председателя. Такого случая не было даже у народов диких. Я предлагаю избрать еще одного члена президиума. Называли имя гражданина Делетана.

Опять раздалось несколько ругательных слов по адресу избираемого.

Члены президиума заняли свои места, и Комбелар, об'явив заседание открытым, заявил:

— Слово принадлежит товарищу Ружмону.

Все обратили взор на сцену, где появился боец. Он шел, не торопясь, хорошо зная ограниченность пространства ка сцене и дух толпы. Комбелар продолжал кричать:

— Слово принадлежит товарищу Ружмону!

Ружмон заговорил не сразу. С минуту он стоял спокойный и уверенный в себе. Все мысли в голове его были ясны, каждое движение готово. Наконец, он поднял свою маленькую, решительную руку и заговорил:

— Товарищи, я попрошу вас выслушать меня терпеливо и внимательно, потому что то, что я должен об'яснить вам сегодня вечером, не так просто, тем более, что вам придется выслушать сегодня две совершенно различные доктрины, выслушать и сравнить два враждебных друг другу социальных учения. Потому-то я и начинаю с того, что взываю к вашим лучшим чувствам…

Он замолк на секунду, но уже кто-то хлопал в ладоши, кто-то протестовал. Боевое настроение толпы разгоралось.

— Я лично познакомлю вас со взглядами синдикалистов, я буду говорить об идеалах коммунистических. Товарищи, нас часто упрекают в том, что мы хотим построить общество, как строят машины, по определенному плану и раз навсегда установленным формулам. Нам говорят: вы смешиваете мир одушевленный с миром неодушевленным, нельзя смотреть на людей, как на какие-нибудь колеса и винты в машине, вы не считаетесь с тем, что как в самой природе человека, в развитии индивидуума, так и в развитии целого общества кроется много неясного, не поддающегося учету. В этих упреках есть доля правды.

И есть, конечно, революционеры, которые в самом деле полагают, что достаточно установить известные законы и правила и заставить людей жить согласно им, для того, чтобы вдруг создалось совершенно новое человечество. Такой взгляд имеет свою хорошую сторону. Благодаря таким взглядам, со времен великой буржуазной революции, такие люди, как Бабеф и Сен-Симон, а также наши деды фурьеристы сорок восьмого и наши отцы семьдесят первого годов могли сеять доброе семя, будить в людях стремление к справедливости и правде. Все великое зарождается в мечтах неясных. И всякая истина вначале тонет в массе заблуждений. Та же участь постигла теорию социализма. И всякий здравомыслящий человек признает и сейчас, что в ней еще много утопического. Этого, конечно, не отрицаю и я. И, позволю себе сказать, мне это даже нравится. На большинство действует именно эта увлекающая сторона, может быть, чрез мерных, но таких прекрасных мечтаний, благородных, великодушных. Однако, мы лично с действительностью считаемся. Мы не смешиваем людей с машинами, мы допускаем, что, если мы многое и можем рассчитать, вычислить, установить по известному определенному закону, то много еще есть такого, что сумеют учесть только наши дети. Я лично сегодня вечером буду говорить с вами только о первом.

Его ясный, звучный голос как бы парил в воздухе, отвсей его фигуры веяло благожелательством, честностью, благородством и простотой.

— Начнем с начала. Что такое пролетариат? Пролетариат — это человеческая масса, принесенная в жертву грубой, жестокой, разрушительной экономической силе. Пролетарий — это отщепенец общества, того самого общества, с которым у него заключен договор и которому он служит единственной опорой. Он тщетно борется с чудовищной силой капитала, который он же создает и оружие которого направлено против него же. Все законы направлены против него. Голод гонит его на работу в самое логовище его врага. Ему платят гроши. Он живет впроголодь, ютится в каком-нибудь подвале, едва прикрытый лохмотьями. Работа сверх сил старит его раньше времени, он не может быть уверен за завтрашний день, одним словом, он влачит существование жалкого пария… а тут же рядом, у него на глазах, его угнетатели-богачи наслаждаются жизнью. Для них вся красота, вся сказка жизни, все гениальные изобретения, созданные за пятьдесят веков человеческим гением? Разве могла подобная несправедливость быть до бесконечности терпима пролетарием? Да и чего ради терпеть? Вы голодаете, живете в холоде, а между тем есть полная возможность поставить вас в человеческие условия. В настоящее время человечество обладает неиссякаемыми источниками, которые могут дать ему средства при помощи науки и разума, по крайней мере, в пять раз увеличить производство всех необходимых элементов человеческой жизни и сделать так, чтобы все вы были сыты, обуты, одеты и жили в тепле. Все дело в том, чтобы "этого требовать". И требовать можно.

Почему? А вот почему. Начнем с вопроса о питании. Если прежде еще можно было говорить о недостаточности средств и возможностей добывать продукты питания, теперь, когда, благодаря машинам, так облегчено производство, когда благодаря налаженности транспорта, все порты наши переполнены судами, нагруженными зерном и другими продуктами, — стоит лишь устранить спекуляцию на продуктах, передать обществам — коммунам те отрасли, в которых личная инициатива является только злом, и можно будет установить такие же твердые цены на продукты, какие установлены на воду. Да, товарищи, хлеб не должен обрабатываться частными лицами, покупаться и перепродаваться на бирже спекулянтами, изготовляться кое-как в булочных алчных предпринимателей. Каждый из вас может себе легко представить, насколько будет лучше, когда все это будет в руках коммуны, когда участки земли будут обрабатываться сообща, с возможно меньшей затратой силы, машинами; когда будут построены общественные коммунистические булочные, построены по последнему слову науки, с соблюдением всех правил гигиены, когда тесто будет меситься не грязными руками человека, с которого пот льет градом от напряжения, а блестящими никелированными лопаточками машины. Да, если коммунизм добьется хотя бы только этого предоставления всем здоровых продуктов питания по доступной для каждого цене, то это одно уже будет великим делом, потому что этим самым будет раз навсегда уничтожена, искоренена из жизни человеческой нищета. А недра земли? Кто мешает сейчас же взять их эксплоатацию в наши руки, вместо того, чтобы давать бессовестным акционерам наживаться на спине рабочего. Господа акционеры то-и-дело перепродают, наживы ради, свои акции по высокой цене, новые акционеры желают возместить себе возможно скорее потраченные на покупку акций деньги и бьют по рабочему и по потребителю, доходят в своей жадности до того, что сокращают заработную плату рабочему. Во сколько же правильнее, нормальнее может итти эксплоатация недр земли на началах коммунистических организаций. Неужели вы не видите, что мы идем к коллективизму буржуазному, коллективизму алчных паразитов, которые понятия даже не имеют о том деле, с которого стригут проценты. Если при подобных ненормальных, безобразных условиях самое дело не погибает, каким же пышным цветком оно должно расцвести, когда его возьмут в руки на коммунальных началах люди, хорошо знакомые с самим процессом производства…