Ирвинг Стоун - Те, кто любит. Книги 1-7

Слушая дискуссию двух Адамсов относительно политики Понедельнического ночного клуба, нападавшего на губернатора Фрэнсиса Бернарда и его заместителя Томаса Хатчинсона, Абигейл догадалась, что Сэмюел был прирожденным учителем. Он обучал молодых людей в клубе с помощью своих газетных статей; в тавернах, где собирались по вечерам его друзья, хотя сам, суровый пуританин, желавший превратить Бостон в новую Спарту, не брал и капли в рот. Его противники обзывали его поначалу Сэм Солодовник, а затем Сэм Бывший Солодовник, и тем не менее его уважали за личную честность. Члены комитетов, назначавшихся законодательным собранием Массачусетса для составления тех или иных проектов, приходили в резиденцию Адамса на Перчейз-стрит за советом и зачастую упрашивали Сэмюела написать требуемые документы. Несмотря на то что единственное поручение, с которым он успешно справился, было связано с постом инспектора школ Бостона и ему предстоял скандал по поводу недобора налогов, он занимал в Бостоне второе место после Джеймса Отиса в области формирования общественного мнения. Бостон давно узнал, что он неподкупен не только в отношении денег, но и в отношении наград, славы и влияния. Джон рассказал Абигейл во время их прогулки:

— Сэмюел самый опытный политический ум в колонии. Всю свою интеллектуальную мощь, которую он мог бы употребить, чтобы стать великим юристом, он направил на изучение политики.

— Зачем? — спросила она озадаченно.

— Чтобы иметь возможность попасть в законодательное собрание, стать его спикером, может быть, губернатором провинции Массачусетс.

— Ну, Джон, чего ради король, парламент назначат своего самого решительного оппонента?

— Потому что он лучше всех знает, что нужно Массачусетсу, чтобы население оставалось лояльным Англии и было счастливо в качестве колонистов.

— Его противники утверждают, что Сэмюел Адамс не будет счастлив, если не спровоцирует революцию.

Лицо Джона стало красным как кирпич.

— Сэмюел не напечатал ни одной строки с такими утверждениями. Я лояльный англичанин. Я люблю законы Англии, ее конституцию, ее культуру. Я горжусь тем, что я — англичанин.

— Мы говорим не о вас, Джон Адамс.

— Мисс Абигейл, если бы Сэмюел проповедовал государственное предательство, то я знал бы об этом. Он проповедует свободу. В Лондоне, как и в других местах, допускают ошибки: к нам направляют плохих деятелей, потому что они пользуются влиянием. Принимаются недействующие законы, потому что никто не знает наших проблем. Сэмюел подает тревожный сигнал, зажигает слабые огни, чтобы Бостон вновь не сгорел.

Глядя теперь на Адамса-старшего, сидящего за письменным столом с двумя детьми, прижавшимися к его коленям в ожидании отцовского рассказа, на его глаза, излучающие нежность, Абигейл поняла, что противники человека редко могут быть объективными биографами. Нежность его характера подсказывала, что он — набожный человек.

Он взглянул на нее.

— Мисс Смит, вы изучаете меня и оцениваете. Каково же решение суда?

Смутившись, она сказала заикаясь:

— Нет, я… хорошо… да… наши частные мысли можно услышать, не так ли? Все, что я думала о вас, доброе.

Он повернулся к своему кузену и медленно сказал:

— Мне нравится твоя мисс Абигейл Смит. Она берет быка за рога. Но мягко. Ты ухаживаешь за ней?

— Согласно моим определениям, да.

— Как мой кузен определяет понятия, мисс Смит?

— Осторожно… слегка неопределенно.

Сэмюел засмеялся.

— Джон, не говорит ли она, что ты сам себя не знаешь?

— Нет, Сэмюел, по-моему, она говорит, что мы оба двигаемся осторожно…

— Не могу представить себе почему! — прервал Сэмюел. Он вновь повернулся к Абигейл: — Мы, Адамсы, лояльный клан. Если он окажется достаточно смелым, чтобы сделать предложение, а вы — достаточно глупой, чтобы принять его, пожалуйста, переезжайте в Бостон и будьте рядом с нами. Кузен Адамс и я можем составить неплохую команду.

— В чем? — язвительно спросил Джон. — В спаривании?

Подзадоренная их размолвкой, Абигейл сказала с усмешкой:

— Ваш кузен и я решили, что мы — деревенские жители. Итак, неважно, с кем мы вступим в брак, я намерена оставаться в Уэймауте, а Джон Адамс — в Брейнтри.

— Я расстраиваюсь при мысли, что не смогу пригласить вас на чай в Бостон.

Пробило шесть часов и стало темно, когда они подошли к выходной двери дома Смита. Перед ужином улица опустела. Они повернулись друг к другу, чтобы попрощаться, и робко смотрели в глаза. Затем Джон притянул ее к себе, и она оказалась в его объятиях. Она почувствовала его губы, теплые, глубоко волнующие. Прошло много времени, прежде чем их руки разжались. Ее сердце учащенно билось, и она видела его лицо словно в тумане. Наступила неловкая пауза. Ошеломленные, они смотрели друг на друга, поражаясь силе взаимного влечения. Потом она отошла к двери. Он повернулся, спустился по ступеням и пошел по плитам красного песчаника, сгорбившись, неуверенно…

Глубоко дыша, она стояла перед входом в дом дяди. Когда из поля зрения исчез Джон, ей показалось, будто она смотрит в глубокий туманный коридор прошлого и в то же время на яркое солнце, способное обжечь глаза. Она озабоченно прошептала, переступая порог прихожей:

— Боюсь, что ноги не донесут меня до спальни.

Когда Абигейл возвратилась домой, все было по-прежнему на своих местах, но мир уже казался иным. В Уэймауте легче дышалось; каждый вид одарял красотой: зимний свет подчеркивал пронзительно белый цвет берез, чаек, летавших полукругом над ее головой; дома, сгрудившиеся вдоль Чёрч-стрит, под ногами пружинила земля. Она удивлялась сама себе: неужели она была так возбуждена и взвинчена, так счастлива и полна желания, ощущая пробудившуюся чувственность?

— И все это благодаря одному поцелую? — подшучивала она над собой.

Но острота чувств не отступала; она была по-прежнему взволнована, как совсем недавно, перед парадной дверью дядюшки Исаака, когда перед ее мысленным взором раскрылась целая панорама жизни. Был ли столь важен для Джона Адамса этот страстный поцелуй? Для нее он был первым. Но он, признавшийся в том, что обнимал и целовал кузину Ханну таким же образом? Или какую-либо другую соседскую девушку? В конце концов, таковы деревенские обычаи, даже если положение дочери священника ставило ее особняком.

Она положила на стол щетку, которой расчесывала волосы, и продолжала смотреть на огонь в камине.

Ей хотелось знать, что думает Джон Адамс о случившемся. Она же питала к нему сильное чувство. Ей вовсе не хотелось возвращаться в скучный, обыденный мир, в равной мере она не могла выставить свои чувства на посмеяние. Она мечтала о взаимной любви, осознание и ощущение которой одновременно и в равной степени было присуще обоим партнерам. Но она читала достаточно много стихов о неразделенной любви и знала, что такое случается.