Ирвинг Стоун - Те, кто любит. Книги 1-7

Джон Адамс не держал ее долго в неведении. Через несколько дней он приехал из Брейнтри по обледеневшей дороге и появился в тот самый момент, когда Феб вытирала посуду. Абигейл показалось, что он поднял брови, увидев ее в шерстяном платье из темно-красной ткани, которую она соткала сама. Но все это произошло так быстро, что она не была уверена в своих оценках, поскольку через несколько секунд он втянулся в политическую дискуссию с ее отцом.

Прошел час. По окнам застучали капли дождя. Ее мать встала и сказала:

— Спокойной ночи, мистер Адамс. Надеюсь, у вас есть накидка?

Джон также встал, покраснев от столь бесцеремонного намека.

— Ну, моя дорогая, — вмешался преподобный мистер Смит, — не такая погода, чтобы человек тащился по грязи три мили. К тому же еще рано, и я уверен, что молодые не устали так, как мы. — Он повернулся к Джону: — Подождите, пока погода улучшится. Не сомневаюсь, Нэбби составит вам компанию.

— Мистер Смит! — возмутилась жена.

— Вы знаете, где лежат дрова? Подбросьте несколько полешек и согрейтесь как следует перед поездкой.

Он взял под руку жену, которая неохотно прошла через прихожую к лестнице и поднялась наверх. Абигейл сидела тихо, от невольной улыбки дрожали уголки ее рта. Не поднимая головы, она сказала:

— Подберите такой толщины дрова, чтобы их хватило до окончания дождя.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Есть и другие критерии, — прошептал он.

Когда он вернулся, в его руках были три толстых сосновых полена.

— Будет долгая холодная зима, — сказала она, подражая тону уэймаутских фермеров, глазеющих на серое ноябрьское небо.

Он положил два полена на огонь, энергично толкнул их в глубь камина. Затем повернулся.

И неизбежное вновь произошло. Она поднялась из кресла, он пошел от камина ей навстречу. Их руки соединились, словно они боялись потерять вновь обретенную радость, губы прижались к губам. Он сильно прильнул к ней, как бы стараясь вобрать ее в себя, ее груди соприкоснулись с его мускулистой грудью, через ткань нижних юбок она чувствовала его упругие бедра.

Тот обжигающий поцелуй в Бостоне не был случайным, ничего не значащим пустячком. И для нее и для Джона. Все было ясно: они понимали друг друга, стремясь утолить обоюдную жажду; любовь заявила о себе, пронзила их тела с головы до ног, утонувших в ворсе брюссельского ковра, словно они были готовы пустить корни и оставаться навеки соединенными в страстном объятии.

Почти благоговейно держась за руки, они сели на софу, обтянутую желтым дамастом, и вытянули к камину ноги.

— Когда ты догадался? — прошептала она.

— Никогда.

— Никогда!

— Ты мне нравилась. Я восхищался тобой. Я ждал момента, когда мы снова можем быть вместе. Но осознание? У меня его не было.

— Что же тогда произошло?

— Я стоял на ступеньках дома твоего дяди Исаака, думая о прекрасном, несравненном дне, который мы провели вместе. Вдруг кто-то или что-то толкнуло меня сзади…

— Дьявол, как сказала бы Феб?

— Вероятно, Бог, предвосхищающий наше будущее. До того, как я поцеловал тебя, я был одинок и мною пренебрегали. После этого я узнал тебя, и нас было двое.

— Откуда такая уверенность? Может быть, ты захватил меня врасплох? Быть может, я заигрывала с тобой?

— Знание, моя восхитительная Абигейл, выше таких вещей. Но ты также догадываешься о многом, если сумела убедить своего отца отклонить возражения матери.

— Мой отец понимает мой тон и мои манеры столь же отчетливо, как ты понимаешь Блэкстоуна.

— Милая леди будет еще менее благосклонна ко мне, если узнает, что между нами есть некая доля кровосмесительства.

— Джон Адамс, о чем ты говоришь?

— О нас. Моя мать проследила это через генеалогию Бойлстона. Одна из твоих прабабок по линии отца принадлежала к семейству Бойлстон. Это означает, что твоя прабабушка и мой прадед были сестрой и братом.

— Ох, и это все? Ты напугал меня. Мой отец говорит, что все массачусетские семьи связаны родственными узами и это делает их сварливыми.

— Знаешь, Нэбби, я был несправедлив к твоему отцу. Мне казалось, что я ему не нравлюсь.

Улыбнувшись по поводу того, что он использовал ее уменьшительное имя, она спросила:

— Почему не нравишься?

— Угрызения совести. Случилось это два с половиной года назад, когда я пил чай в этой самой комнате. Я подумал: «Пастор Смит поднаторел в роли священника. Он скрывает от прихожан свое собственное богатство, чтобы они не стеснялись преподносить ему подарки. Он фамильярно говорит с ними, чтобы завоевать их доверие. Он себе на уме». Все это я записал в свой дневник в этот вечер в Брейнтри.

Он поднялся с софы, встал спиной к огню, скрестив за спиной руки.

— Это одна из глупостей, за которую я должен просить у тебя прощение. Я несколько раз обратил внимание на то, как серьезно твой отец всматривался в мое лицо. Тогда я думал о глупых вещах, и мне казалось, то, что он видит, его не вдохновляет.

— Не могу отвечать за отца, за то, что ты думаешь о нем, а он о тебе. Зная вас обоих теперь, прости меня за нескромность, скажу, что вы здорово дополняете друг друга. Что же касается твоего лица, то оно мне нравится.

Он вновь опустился на софу.

— Если тебе нравится мое лицо, тогда я красивейший мужчина в Новой Англии. Вот ты прекрасна! — В его голосе прозвучала торжественность. — Твоя кожа изумительно гладкая, твои губы сладострастны, твои зубы белы, как снег, столь совершенных не смог бы изобразить сам Копли. Но больше всего мне нравятся твои глаза.

— Почему? Они не такие уж большие и прозрачные, какие бывают у некоторых девушек Новой Англии.

— Мне потребовалась бы вся жизнь, чтобы ответить на один этот вопрос, Нэбби. Сейчас же скажу: я люблю все, что в них отражается. Они свободны от злобы и греховности. Они не спешат с суждениями, они никогда не бывают скрытными. Они согревают меня, их доброта и нежность говорят о том, что жизнь приятна, ценна и полна смысла.

— Разве это так?

— Мы сделаем ее такой.

Он соскользнул на пол, сел на ковер перед ней и оперся спиной о ее колени. В нем она ощутила надежность и обеспеченность их будущего. Несколько недель назад, когда Абигейл была в его адвокатской конторе, у нее еще не было такой уверенности. Но разве любовь, когда она приходит, не сильнее любых сомнений, колебаний, неверия? Их любовь была не слепой, а сознательной. Поэзия говорила о любви, как о заколдованном оазисе, где никто и ничто не могло нарушить глубину чувств. Найденное ею было своего рода откровением, которое убережет их любовь. Бесспорно, ее рассудочность уходила корнями в пуританское наследие Новой Англии: она восприняла мысли отца о «зрелом принятии несовершенства человека». Решающим было обоюдное чувство и глубокое понимание, что они принадлежат друг другу и их любовь — сама справедливость.