Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова

— Вы правы. Но обычно от общения с людьми возникает скука. При дворе Фридриха все иначе. Король деспотичен в отношении всех, кто его окружает. Ему нужен был не мой ум и не мои рассуждения, но подтверждение собственных умствований, одетых в пышные ризы моих слов. Атмосфера заданных разговоров и заданных выводов не каждого может устроить. Через три года хозяин и гость поняли общую ошибку — им оставалось только расстаться.

— Я слышала, что в этом расставании король не проявил достаточно благожелательности и доброй воли.

— Какое! Я был задержан во Франкфурте посланными за мною вдогонку агентами короля под предлогом того, что у меня остались черновики достаточно фривольных поэтических опытов его величества.

— Но это ужасно!

— Да, по прошествии стольких лет я все еще не могу вполне успокоиться после того оскорбления. Меня арестовали и продержали более месяца под арестом. Теперь вы сами видите, княгиня, как велика разница между прусским королем и просвещенной монархиней, которая счастливо правит вашей страной. Переписка с ней доставляет мне самое высокое духовное наслаждение. Это женщина, для которой не существует бытовых измерений. Екатерина живет в мире высоких идей и не менее высоких свершений, не правда ли?

— Да, это великая государыня.

— Воображаю, как тяжело вы переживаете необходимость разлуки с нею. Ведь это ваши материнские обязанности вынудили вас оставить Россию. Как же здоровье ваших детей теперь?

— Благодарю вас, значительно лучше.

— Чудесно! Я первое время не мог поверить, что такое чудесное свершение моих самых заветных стремлений может существовать в действительности. Вы должны мне подробно рассказать о жизни и мыслях императрицы. Моя переписка с ее императорским величеством заключает в себе многое, но живые впечатления такого человека, как вы, никогда не потеряют своей цены. Ведь главная обязанность мыслящего человека — борьба со злом и несправедливостью, в чем бы они ни проявлялись, а распространение добра — в руках каждого человека, как бы скромен ни был круг его деятельности.

— Но это требует просвещения, господин Вольтер! Человек непросвещенный не способен отличить добра от зла и подлинной справедливости от справедливости мнимой.

— Что вы имеете в виду?

— Не каждый крестьянин, например, способен их понять, и это возлагает особые обязательства на отвечающих за них помещиков.

— Крепостное право? Вы отстаиваете крепостное право? Я уже слышал подобные доводы от вашей императрицы и никогда не соглашусь с подобной точкой зрения. Знаете ли вы, что у нас в Фернее я добился освобождения от крепостной зависимости местных монастырских крестьян, и смотрите, каким благоденствием для здешней местности обернулась эта реформа. Свободный человек сам будет стремиться к просвещению. Сознание собственной значимости побудит его находить способы реализации своей энергии, своего творчества. И как же вы, княгиня, чувствуете себя в роли рабовладельца?

— Я не люблю этого выражения, господин Вольтер.

— А другого нет и не может быть.

— Во всяком случае, я стараюсь по мере возможности снижать оброк и защищать моих крестьян от притязаний всяческого рода чиновников в сборщиков налогов.

— По мере возможности? Что определяет эту возможность?

— Потребности моих детей и мои.

— А если они возрастут, дефицит придется покрывать вашим крестьянам?

— У меня нет иных источников дохода. Но я стараюсь, чтобы бремя было посильным. Кто же будет снимать шкуру с овцы, если хочет пользоваться ее шерстью? В конце концов, так думают многие помещики.

— Но человечество должно иметь неукоснительно соблюдаемые законы, которые были бы одинаковы для помещиков и для рабов. Подумайте сами, дитя мое, разве это не единственная гарантия процветания государства на основе справедливости?

— Вы думаете, что если свершится революция, то принесенные ею перемены пойдут на благо государству и народу?

— Боюсь, что нет.

— Вот видите!

Должна признаться, обратный путь не показался мне легким и, во всяком случае, желанным. Мысли о дворе, об отношениях с родными и императрицей все больше овладевают мною. Отдельные доносившиеся до нас подробности не предвещали ничего хорошего. Батюшка ссорился с сестрами и не собирался оказывать мне никакой материальной поддержки, которой бы я, впрочем, от него и не приняла. Генерал Панин обманул мои надежды. Его очередная фаворитка убедила его продать мой петербургский дом одному из своих подопечных за полцены, так что мне предстояло расплачиваться с долгами за поездку. Крыши над головой и обстановки у меня не было. Их следовало перевезти из Москвы в Петербург, если бы я собралась жить в столице. Моя свекровь, не покидавшая после кончины князь Михайлы монастыря, не выражала желания принимать участия в моих сложностях. Наконец, мне следовало начинать думать и о будущем моей дочери, чей недуг не позволял рассчитывать на сколько-нибудь приятную партию. При всем своем уме и воспитании она оставалась горбуньей, которой было слишком трудно найти хорошего жениха. Любезность маркграфини Баденской, буквально заставившей нас переночевать в ее замке в Карлсруэ, показавшей свое великолепное владение, парк, музыкантов, посещение картинной галереи в Дюссельдорфе, где мне удалось определить произведение великого Рафаэля, оставшегося не опознанным специалистами, наконец, встреча с вдовой негоцианта господина Вейнахта, которую я помнила со времен детства, были отравлены этими мыслями. Тем более неприятной оказалась встреча с младшим из братьев Орловых, Владимиром. Занятия в немецких университетах не принесли ему ничего, кроме высочайшего и ничем не оправданного самомнения и нелепого педантизма, с которыми он изрекал рассуждения Руссо, готовый выдавать их за собственные. Не говоря об опасности обращения к столь соблазнительному для непросвещенных умов философу, Орлов-младший заявлял себя его проповедником. Его должность директора Академии наук показалась мне совершенно нелепой и невольно навела на мысль о том, что все в истории повторяется. При покойной императрице Елизавете Петровне Академия наук досталась как бы в утешение младшему брату фаворита, при нынешнем царствовании во главе этого столь необходимого России учреждения снова оказался такой же младший брат. Впрочем, от отдельных лиц мне довелось услышать вполне благожелательные отзывы о деятельности этого самовлюблённого человека. Мне сказали, что он много заботится о пенсионерах Академии наук за границей, добывая для них немалые средства. Та же свобода в средствах позволяет ему организовывать разные научные экспедиции и принимать меры к распространению в переводах сочинений классических писателей. Больше всего меня заинтересовала предпринимаемая в Академий наук попытка составления словаря русского языка и желание Орлова-младшего вести протоколы на русском языке. Ввиду того что латынь ему незнакома, эти протоколы при нем велись на немецком языке. Казалось бы, разумные начинания вызывают сомнения из-за исполнителей.