Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова

— Но обстоятельства похорон мне известны от графа Воронцова. Старая княгиня завещала похоронить ее в Новоспасском монастыре вместе с супругом своим и его семейством, а властями церковными это было запрещено.

— Что же из этого? Так нужно после этой ужасной эпидемии. Для всей Москвы приказ хоронить покойников в особо отведенных местах за городом.

— Катерина Романовна рассчитывала на исключение.

— И напрасно. Я не сочла нужным отвечать на ее прошение. Почему же она не подчинилась общим правилам?

— Просто она предпочла найти какой-то удаленный от Москвы монастырь, где когда-то хоронились Дашковы и увезти покойницу туда.

— Василий Иванович утверждает, что с ней не поехал никто из семейства Дашковых.

— Кажется, так, ваше величество.

— А в конце концов, пусть едет за границу, но никаких отдельных прощаний.

— Ты собираешься просватать Анастасию? Бог с тобой, сестра! Племянница и слишком молода, чтобы торопиться, да и нездорова. К чему же такой спех?

— Видишь ли, Елизавета Романовна, я собралась ехать за границу для окончания образования Павла.

— И племянница будет тебе мешать.

— Нет, нет, как ты можешь так говорить! Но…

— Какое же «но»? Ты бросишь ее здесь в чужой семье.

— Семья мужа всегда поначалу бывает чужой. Дело Анастасии к ней примениться.

— Ты думаешь о собственном примере? Но ведь у нас не было матери.

— Я буду с тобой откровенна, есть обстоятельство, которое меня беспокоит более всего. Мы можем не найти другого жениха — Анастасия кривобока.

— Полно, хорошее приданое покрывает все грехи и огрехи. Ты же сама толковала, что помощь императрицы тебе дала возможность составить Настеньке неплохое приданое. Да и после тебя ей есть на что рассчитывать. Неужто при таких обстоятельствах и жениха не найти?

— Замужество всегда дело счастливого случая. Правда, я не слишком знаю Александра Евдокимовича, но все говорят, что нрава он кроткого, мягкого, женой командовать не станет.

— Так это ты на Щербинине остановилась?

— На нем.

— Вот оно что! Да, партия неплохая. А как его родители?

— Насколько я знаю, радуются такой возможности для сына. Но они предпочитают Москве жизнь в своем имении. Мне говорили, оно великолепно.

— И они не возражают… Тебе это не кажется странным? В конце концов, Настенька не такая уж завидная партия.

— Но род Воронцовых и Дашковых…

— Э, полно, сестра! Щербинины Дашковым никак не уступят, а о Воронцовых в смысле древности нечего и говорить. У этих старых дворян спеси хоть отбавляй.

— Почему тебя это так волнует, Елизавета Романовна? Молодые люди познакомились, понравились друг другу, родители не возражают — чего же еще нужно?

— Счастья, матушка-сестрица, счастья, только и всего.

— Ты сама знаешь, предугадать нам ничего не дано, браки совершаются в небесах, и если уж судьба…

— …Тебе освободиться от лишней обузы, почему бы того и не сделать.

— Ты опять за свое! Настя станет женой Щербинина, и весь сказ. А чтобы доказать тебе, что насчет обузы ты не права, скажу тебе другую новость: молодые поедут со мной за границу, если императрица мне этот вояж вообще разрешит.

— Разрешит, разрешит, в этом не сомневайся. Как же это ее императорское величество перед корреспондентами своими европейскими насильницей да тиранкой выглядеть будет. Да ни за что на свете!

— Вот тут, пожалуй, ты и права. А Аннет помочь не захотела. Так, бедняжка, и померла графиней Строгановой. Ведь ничего не стоило крестницу покойной императрицы освободить от уз брачных, коли такими ненавистными стали.

— И тем своего любимца графа Александра Сергеевича жениного состояния лишить.

— Ты напрасно подозреваешь Строганова в меркантилизме. Граф выше денежных расчетов, да и слишком богат для них.

— Богатство к богатству идет — дело известное. Государыня императрица такого правила не нарушит.

— Мне передали, княгиня, о вашем желании снова оставить Россию. На этот раз по какой причине?

— Ваше величество, если бы вы были так милостивы…

— Я повторяю, Катерина Романовна, свой вопрос: что же вас все-таки гонит от двора и России? Кажется, дети ваши пользуются отменным здоровьем. Дочь вы поторопились сосватать. Так в чем же дело?

— Государыня, я имею в виду только образование сына.

— Он не может его получить в России? К какой службе вы собираетесь его готовить, княгиня?

— Конечно, военной, государыня.

— Так чего же молодому человеку для нее не хватает?

— Государыня, вы всегда говорили, что слишком образованным человек не может быть.

— Но есть разница между ученым человеком и капралом-профессором, каким вы, вероятно, решили сделать своего сына. Вам стоило хотя бы пожалеть его юность. Знаю, он не видит ничего, кроме книг и занятий.

— Я имела в виду прежде всего предоставить вам, ваше величество, отличного офицера.

— Это трогательно. Так какой же план вы придумали?

— Если бы мне посчастливилось получить многомилостивое разрешение вашего императорского величества, я бы направилась с князем Павлом в Эдинбургский университет. Созвездие профессорских имен заставляет предположить там идеальное место для образования современного молодого человека.

— Кого вы имеете в виду?

— Прежде всего самого ректора — господина Вильяма Робертсона.

— Историка, не правда ли? И если память мне не изменяет, королевского историографа Шотландии.

— Государыня, ваши познания, как всегда, ошеломляют.

— Они не так обширны в отношении этого пресвитерианского пастора. Я всего лишь перелистывала его «Историю Шотландии в период от королевы Марии до короля Якова VI». Робертсон на редкость ревностный защитник существующего государственного строя, но не менее ревностно отстаивает свободу совести и слова. Вопрос в том, насколько подобные устремления совместимы. Если это даже и удается автору, то, безусловно, никогда не удастся обыкновенным читателям.

— Осмелюсь обратить внимание вашего величества на то, насколько ясно и беспристрастно Робертсон излагает факты.

— Об этом трудно судить в отношении другой страны.

— Так утверждают его соотечественники.

— Но в таком случае как объяснить его предубеждение против несчастной Марии Стюарт, княгиня? Впрочем, все это частности. А кого вы имеете в виду, кроме Робертсона?

— Прежде всего Джемса Фергюссона.

— Портретиста?

— Ваше императорское величество, живопись, насколько мне известно, лишь один из способов побочного заработка этого прославленного математика и астронома. Его специальные труды не обеспечивают ему достаточных средств к существованию. Даже изобретенная им машина для вычисления солнечных затмений лишь очень недолго занимала соотечественников.