Нина Молева - Граф Платон Зубов

Умел ли Потемкин выделиться деловыми качествами, умом, деятельностью? Скорее иначе — знал, чуть не сызмальства знал, к чему надо стремиться, и ради своих единожды намеченных целей готов был идти любым и каждым, путями. Лишь бы скорее, лишь бы короче.

В 18 лет один из первых студентов только что открывшегося московского университета, представленный самой императрице Елизавете Петровне в числе способнейших, через считанные месяцы он отчислен оттуда «по нерадению» к учебе. Эта дорога не устроила Потемкина: слишком длинная да и не ведущая к сколько-нибудь заметным жизненным результатам. И в 21 год вахмистр Потемкин не только в армии. Он в числе участников дворцового переворота, приведшего на престол Екатерину II.

При всем желании биографы «светлейшего» не сумели выяснить, к чему свелось это участие. Безусловно одно — новая царица не оставила без внимания заслуг молодого вахмистра. Ему достается 400 душ крестьян и чин камер-юнкера. Но и вахмистр не позволяет о себе забыть. Он спорит, торгуется, открыто конфликтует с фаворитами тех дней — братьями Орловыми, доходит до рукоприкладства, грозится уйти в монастырь.

И почему-то эта угроза оказывает свое действие. В 1763 году Потемкин — помощник обер-прокурора Синода, должность тем более странная, что сам он остается на военной службе. В 1768 году Потемкин — камергер. Отчисленный из Конной гвардии, поскольку уже состоит при дворе.

И все равно не то! Опять не то! Очередной ход в интриге камергера — Потемкин отпрашивается «волонтиром» на фронт турецкой кампании. Фокшаны, Кагул, Цибры — Потемкин и в самом деле участвует во всех этих операциях, везде проявляет недюжинную отвагу. Но разве не удивительно, что каждый раз о его подвигах и притом в мельчайших подробностях узнает двор. Именно о Потемкине. Теперь Потемкин имеет все основания приехать в Петербург. Хотя бы ненадолго. Лишь бы лично предстать перед самой царицей.

Пожалуй, впервые цели несостоявшегося студента становятся настолько очевидными. Они по-прежнему далеки от него, но Потемкин с ему одному свойственным упорством одолевает еще одну ступеньку на пути вымечтанного сближения с монархиней — ему дается разрешение писать лично императрице. Трудно скрыть разочарование, но тем более нельзя отступать. Пусть все ограничивается письмами — пока. И очередной, последовавший за началом личной переписки, чин — генерал-поручика всего лишь промежуточный и не заслуживающий особого внимания этап.

Нет сомнения, при всех своих вновь обретенных чинах бывший вахмистр далеко уступал иным, прославленным и усиленно рекламируемым корреспондентам царицы — Вольтеру, Дидро, Фальконе, литераторам, философам, дипломатам. Зато в решительности ему не отказать.

Достаточно монархине один-единственный раз, в ответной записке, из вежливости побеспокоиться о его здоровье, посоветовать не рисковать собой — и ровно через месяц Потемкин, отмахнувшись от всех своих воинских обязательств и подвигов, в Петербурге. Что там в Петербурге — во дворце, в личных комнатах, рядом с покоями императрицы!

«Здесь у двора, — с иронической невозмутимостью замечает в одном из частных писем Д. И. Фонвизин, — примечательно только то, что камергер Васильчиков выслан из дворца, и генерал-поручик Потемкин пожалован генерал-адъютантом». А дальше все было лишь естественным следствием «личных комнат». Подполковник Преображенского полка — полковником здесь числилась сама императрица. Член Государственного совета. Абсолютное влияние на иностранные и внутренние дела. И между прочим — звание главного командира Новороссии. Это и многое другое за каких-нибудь полтора года. О выезде из Петербурга, реальном осуществлении этих последних, «командирских», обязанностей, естественно, не могло быть и речи.

Потемкин занят упрочением своего положения в столице. Тем более, что обычной судьбы всех въезжавших во дворец и выезжавших из дворца фаворитов он с самого начала не мыслил себе разделить. К власти Потемкин рвался для того, чтобы сохранить ее за собой. Теперь уже до конца.

«Случайные люди» доигрывают свои роли по-разному. Одни униженно благодарят Екатерину за былую честь, торопятся вымолить лишние подарки себе, родным. Другие пытаются бороться за ускользающий «случай», представляют ревность, отчаяние, даже страсть. Третьи удовлетворяются отступным — в этом Екатерина не скупилась: лишь бы побыстрее с глаз долой. Императрица не терпит (на словах) теней прошлого. Потемкин — исключение и притом единственное. Самоуверенный и внимательный. Бесконечно равнодушный и безошибочно умеющий угадать каждую слабость. Предупредительность любовника он легко подменяет преклонением верноподданного, уходит за атрибуты церемоний, с годами все более пышных, исключительных, заставляющих о себе говорить все европейские дворы.

Словно совершается чудо Галатеи наоборот — живая женщина превращается во все более совершенную и недосягаемую статую божества. И творец-фокусник все дальше отступает от дела своих рук, будто сам изумляющийся совершающимся, будто сам охватываемый все более благоговейным трепетом. И в этом есть свой особый оттенок: не униженный верноподданный, но смертный, ослепленный сиянием неожиданно явившегося божества.

Таков театр для всех. Потому бывший фаворит и не в тягость, потому нет никакой неловкости в обращении с ним и спустя двенадцать лет после «выхода из дворца» можно ему собственноручно написать: «Папа, по написании моего письма последнего я получила твое письмо. Слава Богу, что ты здоров, пожалуй, поберегись. Я из Москвы уже выехала; мне, кажется, весьма рады были. Прощай. Бог с тобою. Папа, я здорова. Котенок твой доехал со мною здорово же».

Вот так — попросту, по-домашнему, без претензий на глубокие мысли, изысканный французский стиль, афоризмы, без которых не позволила бы себе ни одного письма напоказ. И не отсюда ли упрямые слухи о тайном венчании в Москве, о брачных венцах, хранившихся вплоть до XX века в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот (где спустя полвека венчался Пушкин)? И тем не менее взаимоотношения Екатерины и Потемкина были далеко не так просты. «Светлейший» мог многое себе позволить, но был должен ни на минуту не забывать своего подчиненного положения. У подножия престола Екатерины, которая могла совершенно откровенно, ни от кого не скрываясь, сказать: «Я согласна с мнением моего Совета, когда его мнение согласно с моим». Иллюзии независимости и власти вельмож, их сходства со всеми восточными властителями оставались только иллюзиями.

Г. А. Потемкин — посланнику английского короля Георга III при русском дворе лорду графу Д.-Г. Мальмсбюри. Петербург.