Нина Молева - Граф Платон Зубов

— Но вы явно благоволите своему сокровищу. Завидую вам, князь, как вам известно, мой флигель-адъютант предпочел службе государственной прелести тихой семейной жизни в московской глуши. И я пока осталась как без рук.

— Думаю, он уже раскаивается в своем решении.

— Если и так, это ничего не изменит в его судьбе. Я не перерешаю единожды принятых решений. Прощайте, князь.

Петербург. Зимний дворец. Кабинет императрицы. Екатерина II, граф де Сегюр.

— Я хотела вас видеть, господин посланник, чтобы составить себе сколько-нибудь внятное представление о происходящих в вашем государстве событиях. Со стороны они смотрятся настоящим сумбуром. Но как же чувствует себя мой брат король? Как он справляется с этим взрывом страстей?

— Ваше величество, у нас есть надежда на благополучное разрешение этого кризиса, но — если бы не другие европейские страны!

— Другие? Что вы имеете в виду?

— Нельзя отрицать, что бредни наших смутьянов нашли живейший отклик среди так называемых мыслящих людей в иных державах. Ваше величество не может не знать, что даже появилось крылатое выражение: ехать во Францию подышать воздухом свободы. Эти, с позволения сказать, безответственные искатели приключений способствуют разжиганию самых низменных страстей и самых невероятных желаний.

— Но ведь так можно дойти и до того, что толпа сочтет ненужным самый институт королевской власти!

— О, этого не может случиться. Под рукой у короля достаточно полков, которые вмешаются в случае…

— В случае чего, господин посланник? Разве его величество не считает, что необходимость вмешательства уже заявила о себе?

— Его величество полагает, что лучше сумасбродам дать выпустить в воздух избыток энергии. Горячие головы в конце концов остынут, и тогда можно будет восстановить былой порядок с минимальным усилием. Сейчас же всякое вмешательство чревато кровопролитием. Разве его величество допустит обагрить потоками крови подножие своего трона!

— И тем не менее эта вольная пресса, ее вопли, совершенно недопустимые статьи…

— Газетная перепалка — не более того, ваше величество.

— Но при таких головокружительных тиражах! И притом мне сообщили, что «Революции во Франции» — далеко не единственная газета революционного толка.

— К сожалению, это так. Есть еще «Народный трибун» Фрерона, «Революции во Франции и Брабанте» Камилла Демулена, «Точка зрения дня» Баррера, «Друг народа» некоего Марата и…

— О нет, господин посланник, этого одного предостаточно. А что же точка зрения короля? Ее никто не выражает?

— Как можно! В Париже выходят газеты «Журнал Двора и Города», «Друг короля», «Апостольские акты».

— Мне довелось держать в руках «Журналь де Халль», и, не стану скрывать, грубость в отстаивании принципов монархии мне показалась неуместной и оскорбляющей королевское достоинство.

— Признаю вашу правоту, ваше императорское величество. Но на войне, как говорит наша пословица, как на войне. Все средства признаются хорошими и допустимыми. Должен сказать, антикоролевские листки кишат бродящими в обществе слухами, бросают — и очень расчетливо — тень неблагонадежности на своих политических противников. Они выступают с прямыми обвинениями против отдельных лиц и целых категорий граждан в самых грубых и резких выражениях. Что там! Они проповедуют прямое насилие, ваше величество.

— Король мирится со всем этим бунтом?

— Конечно, нет. Газеты королевской ориентации не остаются в долгу. Получая субсидии от двора, они стремятся заставить замолчать противника, совершенно также проповедуя насилие. Издатели и редакторы подвергаются в них откровенным оскорблениям. В Париже стало обычным сжигать газеты противников — устраивать некое средневековое аутодафе перед дверями кафе, где собираются единомышленники противоположной ориентации.

— У меня сжимается сердце при мысли о переживаниях короля. Выносить такое каждодневно и уже столько времени — это ли не истинный подвиг монарха!

— Ваше величество, наш король держится с великолепным достоинством. При дворе не меняется ничто: ни принятый церемониал, ни празднества, ни танцевальные вечера и балы. Король не замечает черни, и это так естественно.

— Но у меня к вам еще один вопрос, господин посланник. Что происходит в Национальном собрании? Такие же ожесточенные споры?

— И да и нет, ваше величество. В Национальном собрании стало не принятым принадлежать к какой-то определенной политической группировке. Его депутаты стараются стать выше подобных откровенных делений. Тем не менее есть направление, к которому принадлежат высшее духовенство и дворянство, мечтающее о восстановлении былых порядков.

— Насколько я понимаю, запоздалые мечты!

— Ваше величество, хочется верить, что все-таки не совсем запоздалые, хотя необходимость перемен очевидна для всех. Рядом с ними немало таких, которые хотят сохранить за королем одну лишь исполнительную власть.

— Одну исполнительную? Не понимаю.

— Они хотят сохранить первенствующее положение за духовенством и дворянством и разделить Национальное собрание на верхнюю и нижнюю палаты. Это господа Лалли-Толлендаль, Клермон-Тоннер, Мунье.

— Их имена мне незнакомы.

— Ничего удивительного. Зато, к сожалению, вашего слуха, ваше величество, должны были коснуться имена Мирабо, Лафайета, аббата Сийеса.

— Ах, этого автора брошюры о третьем сословии, не так ли?

— Вы превосходно информированы, ваше величество. Это они мечтают о конституции и однопалатном парламенте. Но рядом с ними есть депутаты, которые хотели бы придать большее влияние парижскому населению и клубам. Их имена вам также незнакомы, ваше величество.

— И тем не менее назовите их — у меня хорошая память, кто знает, при каких обстоятельствах подобные сведения могут мне пригодиться.

— Мне остается присоединиться к восторженному хору поклонников вашей несравненной политической проницательности, ваше величество. Это некие Дюпор, Барнав, братья Ламеты. Но несомненно первым оратором собрания остается господин Мирабо. Иногда ему удается достичь невероятного воздействия на депутатов, но в целом его программа сочетания политической свободы и крепкой правительственной власти вызывает одинаковое недоверие и у собрания, и у королевского двора.

— Да, подобная идея на практике представляется достаточно фантастичной. Но мы с вами говорим о Париже, не правда ли? А каково отношение к парижским событиям в остальной стране? Они затрагивают воображение провинциалов?

— К сожалению, ваше величество, в сильнейшей степени. С осени в разных местах страны устраиваются бесчисленные празднества.

— В честь чего? Ведь результатов пока нет никаких.