Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин

И Сенат заседал день и ночь рядом с комнатой, в которой поместился наследник престола со своим воспитателем и самым доверенным лицом Екатерины — Паниным…

Никите Ивановичу было очень удобно такое размещение, с совещания шел он приглядеть за ребенком, около которого находились и доверенные слуги. На его совести лежала жизнь и спокойствие великого князя, и он старался возможно лучше выполнять возложенную на него миссию.

В комнате Павла не только не оказалось кровати, но даже стола или хоть худого стула. И Никита Иванович отправился во дворец Строганова, находившийся как раз напротив императорского, у Полицейского моста.

Самого Строганова не оказалось дома, он в это время сопровождал Екатерину в ее походе на Ораниенбаум. Никиту Ивановича провели на половину графини Строгановой, двоюродной сестры фаворитки Петра.

К нему вышла высокая красивая молодая женщина, и Никита Иванович изумился — так похожа она была на Елизавету — те же золотые волосы, те же округлые белые руки, та же нежная ослепительная кожа с легким румянцем во всю щеку, точеная шея дивной белизны.

Он не знал ее раньше: она больше бывала при дворе великого князя Петра, а потом и императора. Но слышал, что Елизавета отдала девушку замуж против ее воли за наследника несметных строгановских богатств.

— Осмелюсь просить об одолжении, — поклонился Никита Иванович, — события так развернулись, что императрице пришлось поселиться в совершенно пустом дворце, а к тому же и наследник теперь в комнате без единого стула…

— Не ошиблась я — вы Никита Иванович Панин, воспитатель великого князя? — ответила вопросом на вопрос Анна Михайловна Строганова.

— Имею честь засвидетельствовать вам свое почтение, — снова слегка поклонился Панин. — Раньше я вас не видел, но наслышан много еще от матушки Елизаветы…

— А что ж вы не в походе? — снова спросила Анна Михайловна.

— Стар я для похода, да и наследником озабочен, вот и теперь достаю, где можно, хоть какую мебель да посуду…

— Господи, да для сына Петра Федоровича все, что угодно. Пришлю и мебель, и посуду, а провизии надобно?

Никита Иванович во все глаза разглядывал Анну. Как похожа она на первую его и единственную пока любовь — на Елизавету, как хороша. И это неудивительно, ее мать, Анна Кирилловна Скавронская, приходилась Елизавете двоюродной сестрой.

— Да вы присядьте, — жестом Анна показала на мягкий пуф и сама устроилась на небольшом канапе.

— Как же так происходит, что жена мужа свергает? — задала она Панину коварный вопрос.

— Вы не находите, что вопрос ваш несколько… — замялся Никита Иванович.

— Просто я знаю, насколько хитра Екатерина, как ловко простодушного своего мужа убрала с трона, — глядя прямо в глаза Никиты Ивановича, заявила Анна.

Никита Иванович вспыхнул.

— От ваших речей дыбой попахивает, — строго сказал он.

Она засмеялась.

— Будет вам, у вас лицо доброе и открытое, в доносах вы не можете быть сильны.

Никита Иванович и вовсе смешался. Как при первом же разговоре с незнакомым заявить такое, что и в самом узком кругу не стоило бы говорить?

— А разве у вас стены не тонкие?

— Да мне уж все равно, пусть и на дыбу, и куда угодно, — гордо вскинула она красивой головой.

— Что так?

— Да вы и это знаете, — рассмеялась Анна, — будет вам строить из себя тонкого политика. Вы же знаете, что я Строганова по несчастью…

Он действительно это знал, знал всю домашнюю историю молодой четы Строгановых, но и не предполагал, чтобы с первым же встречным так откровенно говорили об этом.

— Позвольте откланяться, — встал Никита Иванович, — весьма благодарен вам за услугу…

«Удивительная женщина, — думал Никита Иванович, возвращаясь во дворец, — прямодушная, открытая, а какая красавица…»

И снова представала перед ним Анна Строганова, в тонком облегающем платье, без этих безобразных фижм, уродующих женскую фигуру, с просто и скромно зачесанными волосами того же бесконечно дорогого ему оттенка, что и волосы незабвенной Елизаветы, высокая, стройная, совсем не похожая на своих двоюродных сестер — Дашкову, Елизавету Воронцову. И как смела при этом, ничего не боится…

Он покачивал головой, удивляясь, как в такие суматошные дни привлек его ее облик, красота, под стать самой царице…

Через час комната Павла совершенно преобразилась. Во всех углах стояли мягкие канапе, кушетки, столики, мягкие покойные кресла, а кровать, резная, с инкрустациями из позолоты наполнилась горой мягких пуховиков и перин, массой подушек. Никита Иванович даже поворчал для приличия: нечего делать из наследника неженку, походную бы железную кровать и достаточно, но понял, что виноват в этом сам — он ни слова не сказал о вкусах и пристрастиях ребенка. Что ж, теперь можно и посидеть в мягких креслах и поваляться на удобных кушетках.

Но валяться ему не приходилось — соседняя комната вся была переполнена говором — Сенат думал об обороне столицы, паче чаяния пойдет на нее Петр…

Поход на Петергоф, предпринятый Екатериной, вызвал в войсках радость необыкновенную. Все прекрасно понимали, что поход этот будет вовсе не воинским, а простой прогулкой, и смотрели на него, как на развлечение. В авангарде шли легкоконные полки, преимущественно гусары и казаки. Их вел поручик Алексей Орлов. Вслед за ними двигалась артиллерия с несколькими полевыми полками под водительством князя Мещерского. В арьергарде двинулась Екатерина с гвардией. Она возвела себя в чин полковника гвардии, надела мундир, который пожаловал ей со своего плеча Александр Федорович Талызин, с Андреевскою лентою через плечо.

Провожая императрицу, Панин любовался ее легкой посадкой на белом коне. Саблю она держала в руке, ноги крепко упирались в стремена, и вся она, хоть и дородная и потяжелевшая с тех времен, когда гарцевала на лошадях, производила неизгладимое впечатление на войска. Все бурно приветствовали ее…

Рядом с нею, тоже в мундире гвардейского полка, ехала княгиня Екатерина Дашкова. Почетный эскорт состоял из самых видных и влиятельных военных — фельдмаршалы, князь Трубецкой и граф Бутурлин, гетман граф Разумовский, генерал-аншеф князь Волконский, генерал-фельдцейхмейстер Вильбуа. Тут же мешком сидел на коне граф Александр Иванович Шувалов, вовремя предусмотрительно присягнувший. Екатерине. За ним красовалась конная гвардия…

Но проскакали конногвардейцы совсем немного. Уже через три часа дневная усталость явно сказалась на людях. Под ружьем и на конях гвардейцы сидели уже четырнадцать часов — с восьми утра. Всего девять верст сделали за три часа — войско двигалось очень медленно. Остановились у Красного кабачка, трактира, с утра занятого войсками — гусарами Орлова, потом артиллерией Мещерского. В трактире не было ни бутылки вина, ни корки хлеба. Солдаты остановились готовить пищу на кострах.