Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— Просят дозволения выслать турок из Кафы без всякого вреда им от русских войск… Чтоб настоящий хан Селим-Гирей остался в своем достоинстве и далее… Чтоб после подписания диваном акта о вступлении в дружбу с Россией русские ушли из Крыма.

— Лихо придумали! — Крякнул Долгоруков, опешив от наглости аги. — Сдается мне, что мурзы собираются водить нас за нос… Выпустить турок!.. Уйти из Крыма!.. Да если бы мурзы хотели ускорить дело, то прислали бы акт, а не свои просьбы!.. Прошлый раз ты дал слово, что привезешь его с положенными подписями. Слово-то нарушил.

— Вы тоже нарушили! — дерзко ответил ага. — Обещали стоять пять дней на месте, а сами вот уже где.

Опухшие щеки Долгорукова вспыхнули гневом, лоб собрался тяжелыми складками, глаза враждебно округлились. Он топнул ногой и, забыв, что перед ним татарский начальник, а не провинившийся российский офицер, заорал, брызгая слюной и задыхаясь:

— Ты с кем говоришь, сволочь!.. Попрекать меня нарушенным словом?! Ах ты свинячья рожа! Да я прикажу выпороть тебя, как щенка!

Якуб вздрогнул всем телом, испуганно уставился на Веселицкого с немым вопросом: «Переводить?»

Петр Петрович, косясь на командующего, шепнул скороговоркой:

— Скажешь, что его сиятельство выражает свое неудовольствие затягиванием подписания акта.

Накричавшись, Долгоруков подошел к Азамет-аге вплотную и, тряся перед его носом толстым пальцем, сказал жестко:

— Я даю тебе один день… Один!.. Если завтра правительственные чины не приедут с подписанным актом — я изничтожу турок в Кафе. А потом возьмусь за вас!.. Расправляться буду без пощады, как с неприятелями!

Ага, вытянув жилистую шею, напряженно выслушал переводчика и упавшим, растерянным голосом пообещал:

— Завтра, после полудня, я привезу акт.

— Посмотрим, — небрежно шевельнул губами Долгоруков.

На следующий день Азамет в лагерь не вернулся. Вместо него приехал Кара-Мегмет-эфенди.

— Мы готовы вступить под покровительство России, — сказал эфенди, подавая письмо от ширинских мурз и духовенства.

— Почему не приехали чиновники? — грозно спросил Долгоруков.

— Они опасаются преследований хана, который с отрядом преданных ему татар стоит у Кючук-Карасу.

— Эмир-хан, помнится, сказывал, что Селим-Гирей в Балаклаве, — вмешался в разговор Веселицкий.

— Нет, хан у Карасу.

— Какую же надежду питают мурзы на него, отвергающего союз с Россией? — снова заговорил Долгоруков. — От такого хана польза невелика, но вред он может причинить изрядный. Неужто в роду Гиреев перевелись особы, достойные сего высокого титула?

Эфенди был степенен и невозмутим — ответил сдержанно, но уверенно:

— У нас и прежде по году и более — до утверждения Портой нового хана — Крым управлялся Ширинами и прочими чинами дивана. Если русский паша не желает иметь дело с Селим-Гиреем, то можно обойтись и без него… На первый случай.

— А на второй?

— Аллах не оставит нас без своего Совета, — воздел к небу руки эфенди.

— Ну коли так, — Долгоруков поскреб пальцем колючий подбородок, — даю вам еще четыре дня для приезда депутатов с подписанным актом. А чтобы вернее было — пусть захватят с собой аманатов из знатных фамилий. Все!..

Эфенди ничем угощать не стали, подарков не дали, сразу выпроводили из лагеря.

Долгоруков оглядел генералов, присутствовавших при разговоре.

— Слышали?.. Думается мне, что не получим мы акта, доколе Абазы-паша сидит в Кафе.

— Я тоже полагаю, что татары надеются на турецкий сикурс, — отозвался Берг. — Казачки, что в разведывание ходили, говорят, будто в Кафу морем прибывают корабли с янычарами.

— Казачки казачкам рознь, — заметил Романиус. — Я с ними воевал — разных повидал. Иным соврать — что плюнуть.

— А мне ясно одно, — подал голос Эльмпт. — Коль силы неприятеля умножаются, то не о мире он думает, но о войне! А ежели это так, то нет резона ждать акт… Атакуйте, ваше сиятельство!

Долгоруков посмотрел на Берга.

Седовласый генерал кивнул головой:

— Атакуйте.

— Тогда на рассвете выступаем! — заключил Долгоруков, смяв в кулаке татарское письмо.

Оставив в Кезлеве гарнизон из двух рот под командой капитана Карабина, двадцать второго июня генерал Броун покинул город, направившись к Карасубазару. За три перехода отряд без особых приключений одолел 75 верст, но у деревни Арынь, где Броун собирался остановиться на ночлег, подвергся неожиданному нападению татар. (Они сопровождали отряд все дни марша, но держались на почтительном расстоянии и злых намерений не проявляли. Отряд привык к ним, перестал обращать внимание и едва не поплатился за беспечность.)

Татары выскочили из-за холмов, стремительно атаковали обоз с кезлевскими трофеями, отставший от отряда почти на версту. Торопливые, неприцельные выстрелы обозников не причинили им вреда. Зато татарские пули и стрелы враз сразили семь человек. Беспорядочная ружейная стрельба, открытая батальоном Воронежского полка, за дальней дистанцией была бесполезна, а молдавские гусары к стычке не поспели — татары с прежней стремительностью скрылись за холмами.

Ночевка в Арыни прошла неспокойно: всех держала в напряжении непрерывная стрельба невидимых в ночи неприятелей. Пришлось даже загасить костры, на которых солдаты готовили нехитрый ужин — татары стреляли на огонь и ранили несколько человек. Выдвинутые в охранение усиленные караулы и пикеты тоже стреляли, но редко, больше для острастки.

На рассвете отряд покинул Арынь и стал готовиться к переправе через протекавшую поблизости от деревни речку.

На холмах опять показались конные татары. Большими и малыми группами они выскакивали вперед, стреляли, кричали. Несколько смельчаков подскакали совсем близко, замахали руками:

— Гяур, гяур… Бросай ружье… Иди плен…

Поручик Красовский длинно выругался, дернул у солдата ружье, приложился, долго выцеливал и метким выстрелом свалил с лошади одного татарина.

— Так-то лучше будет, — процедил он сквозь зубы под одобрительные возгласы солдат. И тут же охнул: — Господи, а это кто?

На холмах, словно из-под земли, стали вырастать тысячи всадников. Ехали они медленно, уверенно, внушая ужас своей многочисленностью. Это нурраддин-султан вывел свою конницу — 60 тысяч сабель!

Все поворотили голову к Броуну, ожидая генеральского слова. У того выбор был невелик: покажет слабость — татары сомнут, раздавят отряд, будет тверд и смел — как Бог решит.

Броун цепким взглядом окинул места, которые занимала татарская конница, сказал хладнокровно офицерам:

— Сдается мне, господа, что нас устрашают… Здесь такому числу неприятеля не развернуться. А потому атаковать он станет малыми силами. В этом спасение… И в нашей решительности… Подпоручик Слюдин!