Михаил Петров - Румянцев-Задунайский

— Получен рапорт от Потемкина: Абды-паша отступил вниз по Пруту и стал лагерем при селе Ончи, ниже Формозы.

— Когда?

— Как только заметил приближение главных сил, разумеется наших.

Румянцев задумался. Было ясно: паша боится принимать бой и в то же время не хочет далеко отрываться от русских войск. Значит, он кого-то ждет, на что-то надеется…

— Предупредите Потемкина, чтобы не спускал с паши глаз.

На другой день Потемкин прислал новое донесение: турки отступили дальше, за реку Елань.

Игра в прятки явно затягивалась. Чтобы ускорить развязку, Румянцев решил атаковать пашу силами легких войск. Но когда все уже было подготовлено к сражению, от князя Репнина прибыл адъютант с сообщением, что за рекою Ларгой появились многочисленные неприятельские войска, показавшие «вид движения» против наших позиций. Румянцев отменил приказ о нападении на лагерь Абды-паши и поскакал к Репнину. Информация адъютанта его не устраивала. Он жаждал посмотреть на объявившегося противника своими глазами, определить его силы.

Репнина он нашел в штабной палатке, где тот чинил допрос людям, одетым в турецкие одежды.

— Очень кстати, — обрадовался встрече с главнокомандующим князь. — Я только что собирался отправить этих людей до вашего сиятельства.

— Кто эти люди?

— Валахи-ополченцы. Бежали к нам из турецкого лагеря, что под Ларгой.

При допросе валахи показали, что были взяты в армию насильно. Служили в отряде Измаила-паши. До конца июня отряд стоял у Исакчи, что на Дунае, а потом по приказу визиря прибыл сюда, под Ларгу, на подкрепление войск Абазы-паши и крымского хана. В лагере они узнали, что рядом русские, и первой же ночью сбежали. Валахи считают турок своими врагами, потому что, кроме зла, от них ничего не видят, а русские вроде братьев, их сам Бог послал освободить несчастные народы от ига султана. Так говорят по всей Валахии.

— Много войск за Ларгой?

— Может, пятьдесят, а может, и сто тысяч. Точно не знаем. Татар, должно быть, больше турок, потому как султан дал хану власть над турецкими пашами, которые с ним находятся. Хан злой на русских, грозится всех вас истребить.

— Почему же он не нападает?

— Ждет.

— Когда подойдет визирь?

— Визирь стоит у Исакчи, за Дунаем. Хан ждет, когда через Прут построят переправы и с той стороны перейдут к нему войска еще одного сераскира.

— Абды-паши?

— Кажется, так.

Показания валахов проясняли обстановку. Первой армии предстояло снова иметь дело с объединенными силами крымского хана и сераскира Абазы-паши, усиленными после поражения у Рябой Могилы двумя крупными турецкими отрядами. Если в обоих этих отрядах считать 25–30 тысяч человек, то общее число войск, вверенных хану, пожалуй, превысит 80 тысяч…

Неприятельский лагерь располагался при слиянии рек Ларги и Прута — на местности, благоприятствующей обороне. С фронта и левого фланга его прикрывала Ларга с ее болотистыми берегами. Естественных препятствий не было только на правом фланге. Здесь пролегал открытый хребет возвышенности, вытянувшейся между Ларгой и такой же болотистой речушкой Бибикул. Румянцев направил на этот хребет подзорную трубу и отчетливо увидел земляные укрепления, расположенные дугообразно. Турки знали, что делали. Крепкую оборону сработали. Взять их лагерь будет нелегко.

Сделав рекогносцировку, Румянцев повернул обратно. В расположении корпуса он придержал коня, простился с князем и поехал дальше, в свой лагерь.

В палатке главной квартиры его поджидали командиры дивизий, штаб-офицеры. Поджидали с вестью, полученной от Потемкина: Абды-паша снялся с лагеря, перешел Прут и присоединился к войскам, стоившим за Ларгой.

— Ну вот, наконец-то все стало ясно, — сказал Румянцев, выслушав рапорт дежурного генерала. — Сражение состоится за Ларгой, и нам теперь остается решить, как сие сражение выиграть.

Наступление на неприятельский лагерь было назначено на четыре часа утра.

Вечером, сделав последние распоряжения, Румянцев решил немного отдохнуть. Но еще не успел он лечь на койку, как адъютант доложил о прибытии князя Репнина с чрезвычайным известием.

— Пусть войдет, — разрешил Румянцев.

Репнин имел озабоченный вид. Он подождал, когда адъютант оставит их одних, и глухо сказал:

— Беда, ваше сиятельство. В турецкий лагерь перебежал один из моих офицеров.

В палатке горела одна только свеча, и Репнин скорее почувствовал, чем увидел, как побелело лицо Румянцева. Изменился и голос.

— Кто сей предатель?

— Прапорщик Ахтынского гусарского полка Квитковский, родом поляк. Наши пикеты пытались воспрепятствовать дезертирству, но только ранили его лошадь, самому Квитковскому удалось скрыться.

Румянцев, подумав немного, позвал секретаря.

— Кому разослана диспозиция?

— Только отдельным начальникам, коих ваше сиятельство изволили указать в списке, — отвечал Безбородко.

Желая успокоить главнокомандующего, Репнин сказал:

— Я не думаю, чтобы Квитковскому стала известна диспозиция. Самое многое, что он может сообщить туркам, это о готовящемся на лагерь наступлении.

Румянцев неодобрительно усмехнулся: как знать!.. В его памяти еще жива была история предательства Тотлебена в Прусскую войну. Русское командование с верой относилось к нему, а он, пользуясь этим, передавал нужные сведения противнику. Кто заручится, что в армии нет подобного Тотлебена, а сей презренный перебежчик не агент сего шпиона?

— Как бы то ни было, диспозицию менять поздно, — сказал Румянцев, — мы можем лишь изменить время выступления. Примите, граф, к исполнению: выступаем на два часа раньше.

Репнин не стал больше задерживаться. Проводив его, Румянцев приказал дежурному генералу известить старших командиров о переносе начала операции на два часа вперед, после чего решил пройтись по лагерю.

В лагере никто не спал. До сна ли теперь, когда до баталии оставались считанные часы! Солдаты толпились у костров, похрустывая сухарями и переговариваясь между собой. Кашу не варили уже два дня: кончилась крупа. Приходилось питаться всухомятку.

— Сейчас бы похлебки горячей да сальца русского!.. — слышался мечтательный голос.

— Эко чего выдумал! Про сало забудь, потому как чума.

— При чем тут чума?

— Разве не слышал, что говорил его благородие главный доктор Ореус? Его благородие говорил: если хочешь уберечься от чумы, ешь все кислое — щавель, капусту, бураки. Чем кислее, тем лучше. И питье надобно употреблять кислое, с уксусом. Мясо, сало, рыба, всякие солености и горячие напитки вредны.

— Смотри-ко! А я-то думаю, чего это заладили щавель да щавель! Аж весь прокислился. Хоть бы водочку дали. Водочку-то его благородие не запретил?