Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Господи, какое бесстыдное словоблудие! Кто ж более бережению солдата и посвящает свои дни и ночи что перед сражением, что в самом бою. Да что ж лучше, выгоднее для того же солдата и для успеха всего дела: теперь, когда наконец стал залив, совершить поход или же, потеряв время, потом брести по колено в воде? Тогда уж точно можно будет изречь: я ж не Иисус Христос, чтобы по морю, как по суше.

Все это не раз говорилось. Да Кноррингу — как об стенку горох. Неужто прав он в том, что, и Барклай с Шуваловым празднуют труса? А в Петербурге разве забыли о своем же указе? Хуже некуда держать войско в неведении и бездействии. Потом ничем не наверстать тот боевой дух и ту решимость, что истончатся, выйдут попусту, снедаемые недоверием и бездельем.

А хуже — и впрямь, проваландав бездарно все сроки, погнать солдат, вот уж истинно, как бессловесный скот, на лед в самую непогодь и весеннюю распутицу. Ведь император Александр. Павлович не отступится от своей заветной решимости: коль победить шведов, так полным разгромом уже не на финской, а на их собственной земле. Тогда почему же не потребовать от нового главнокомандующего и прочих генералов неукоснительного исполнения приказа?

Уже февраль разбуянился метелями, когда из столицы в Або прибыл военный министр. На совет вызвали командующих двух северных корпусов. Аракчеев вслушивался в каждое слово. Граф Шувалов, коему следовало идти вкруг Ботнического залива, сокрушался по поводу суровости местности.

— Кому — полыньи и торосы, а мне — сплошь скалы, тайга да болота, что и зимою — топь, — излагал он свои познания в театре предстоящих действий. — Должно, одному Александру Васильевичу Суворову сие было бы по плечу после его похода через Альпы.

Аракчеев бегло глянул на командующего корпусом и кивнул в сторону Багратиона:

— Слава Богу, Суворов нам князя Петра Ивановича оставил. А разве кто русского солдата подменил? Он таким же, как и при генералиссимусе, остался.

Барклай, уже тож в генерал-лейтенантском чине с прусской кампании, говорил вроде бы о деле: к началу похода во всех полках и баталионах должен быть полный комплект продовольствия и боевых припасов. Все так. Но сквозило: к чему это пал выбор на него?

Аракчеев произнес как можно мягче;

— В сей час, ваше высокопревосходительство, я желал бы не министром быть, а оказаться на вашем, самом почетном месте. Ибо министров много, а переход Кваркена Провидение возложило только на одного генерала — Барклая-де-Толли, в достоинствах коего нет нужды сомневаться.

Багратион на сей раз взял слово последним.

— Я скажу только одно: я люблю службу и повинуюсь свято. Что мне прикажут — исполню. А когда исполню, тут же и донесу, как сие я сделал, — коротко отрапортовал он.

Если через Ботнический залив провести линию — не прямую, а скорее чуть дугообразную — между городами Або на западном побережье Финляндии и Стокгольмом на шведском, восточном побережье, линия сия как раз пройдет через Аланды. Это не один остров, а несколько больших и малых, которые и составляют Аландский архипелаг.

Самая обширная земля в архипелаге — остров Большой Аланд площадью свыше шести квадратных миль. Только на нем проживает двенадцать тысяч человек. В целом же острова и островки составляют примерно одиннадцать миль в квадрате, но постоянного населения на таком пространстве немного.

Когда-то в средние века Аланды являлись перевалочной базой викингов и стоянкою их судов. Позже архипелаг с его многочисленными бухтами и шхерами облюбовали пираты, появлявшиеся на путях многочисленных купеческих кораблей, шедших по Балтике в разные торговые города на севере Европы.

Ныне на островах стояло шеститысячное шведское войско да еще не менее трех тысяч человек ополченцев. Хоть корил ставших под ружье добровольцев генерал фон Дебельн, но вместе с солдатами регулярной Службы они составляли немалую силу. Рыбаки, мореходы, крестьяне и ремесленники, ставшие под ружье, как ни были они неопытны, все ж защищали теперь собственные дома, свои утлые лодчонки, какую-никакую живность и свою землю. Что же касается регулярного войска, оно отдохнуло после стычек на финском побережье, привело и себя в порядок, и кое-чему в ратном смысле обучило ополченцев.

По разного рода сомнительным людишкам, покинувшим строй, генерал Дебельн не горевал. Напротив, был рад, что избавился от сброда. Зато на их место, вернее на должности унтер-офицеров, он своею волею зачислил всех проживающих на островах лоцманов и судовых шкиперов. А когда от них последовала жалоба королю, Дебельн, не убоявшись монаршего гнева, ответил: «Всемилостивейший король! Пока лежит лед, не нужны никакие лоцманы». И поставил под чересчур Коротким посланием имя, которым, несомненно, гордился: «Георг Карл фон Дебельн».

А как было не гордиться собственным честным именем солдата и своею судьбою, кою сотворил он сам! Происходил он из столь древнего рода, что мог, наверное, потягаться знатностью с первыми вельможами, окружавшими королевский трон. Одним лишь не подходил к ним — был беден. И всем, чего достиг, был обязан собственному характеру — упорному в достижении цели и в лучшем смысле честолюбивому.

Смолоду решив посвятить себя военной службе, он отправился во Францию, где записался добровольцем, чтобы ехать в Северную Америку. Но повернулось так, что оказался в Ост-Индии, затем в Италии, где в рядах французов сражался против суворовских солдат. Там он был тяжело ранен и вернулся капитаном.

Имение, полученное по наследству, оказалось в упадке. Пришлось ставить его на ноги. Но таков уж был у него беспокойный и пытливый норов — до всего дойти своим умом, все сделать собственными руками. Стал выводить элитных коров, и вскоре слава о его стаде разнеслась по всей стране. А вместе с нею — и молва о его чудачестве. Оказалось, что своим коровам он давал имена знакомых знатных дам.

Однако военная карьера манила. И он с легким сердцем вернулся в строй и в казарму, теперь уже у себя, в Швеции. Тут у него, не имевшего ни жены, ни семьи, родным домом стал его Бьернеборгский полк, которым в скором времени он стал командовать. С этим полком и вступил год назад в войну с русскими.

Не нюхавшим пороха с первых же дней подавал пример личной отвагой и презрением к опасности. Тех, кто слишком уж пугался, к примеру, разрывов гранат, спокойно, увещевал:

— Не бойтесь, ребята. Это всего лишь еловые шишки. А кто из вас, с детства знающих лес, терял рассудок, коли шишка невзначай стукнет по голове? Небось сами, когда были ребятней, кидались друг в друга этими лесными снарядами.

Одно появление его в самой гуще драки поднимало дух. Завидев его, солдаты ликовали:

— Там, где с нами Черная Повязка, нам не страшен и сам дьявол!