Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Месяц назад, 11 марта, Гош женился на шестнадцатилетней девушке. Посланный сначала из Тионвиля в Ниццу, затем арестованный, Лазар разлучен с «ангелом его жизни», с его дорогой Аделаидой после медового месяца, длившегося всего неделю. Сразу после знакомства с Розой он начинает гораздо легче переносить заключение и меньше страдать от разлуки со своей «дорогой и нежной супругой».

«Я совершенно здоров, — неизменно веселый, радостный и простодушный, пишет он одному из друзей. — Ничто так не приятно, как хороший обед, когда ты голоден… Да здравствует Республика!» Разумеется, заказав обильный обед, он добавляет: «Пришли мне вместе с обедом портрет моей жены», но, по всей видимости, не стал дожидаться освобождения из тюрьмы, чтобы забыть Аделаиду в объятиях Розы, Любовь их продолжалась всего двадцать шесть дней. Гоша переводят в Консьержери, где он утешается в разлуке как с Розой, так и с Аделаидой, затеяв с некой доступной дамой новый роман за решеткой. Отношения между г-жой де Богарне и красавцем генералом примут более страстный характер лишь позднее. Что касается Розы, она нашла себе нового «утешителя» — так она сама называет его — в лице «генерала» Сантерра [60] Сантерр, Антуан Жозеф (1752–1809) — командующий национальной гвардией Парижа в 1792–1793. , хвастуна-пивовара, который сопровождал Людовика XVI на эшафот и бахвалился тем, что отдал знаменитый приказ бить в барабаны, чтобы не дать говорить несчастному королю. Этот пивовар, унаследовавший «от Марса только пиво», проявил себя куда менее блестяще в Западной армии, где командовал расхристанными оборванцами-волонтерами, которые во главе со своим генералом «в яростном порыве» пустились наутек при первой же атаке шуанов.

Не следует заблуждаться относительно употребленного Розой выражения «утешитель». Обе товарки экс-виконтессы по камере — герцогиня д'Эгийон и г-жа де Кюстин — называли его так же.

До того, как он стал «гадиной Сантерром», предместье Сент-Антуан — тогда, разумеется, говорили, предместье Антуан — прозвало его «Толстым папашкой». Действительно, пивовар был жирным, брыластым, самодовольным, улыбчивым, и характер его отличался той же «округлостью», что и физический облик. Он был добр, сострадателен, любитель пожить, а эти достоинства высоко ценились в тюрьме, где каждый вечер звучала мрачная перекличка — вызывались арестанты, отправляемые в Консьержери, преддверие гильотины.

При первой же возможности Александр разыскал свою белокурую любовницу… и жену. Если верить м-с Элиот [61] В самом деле, ссылаться на «Воспоминания» м-с Элиот можно лишь весьма осторожно. Например, она изображает нам душераздирающее расставание Дельфины и Армана де Кюстина у кармелитов. Так вот, любовница Александра де Богарне находилась еще на свободе, когда ее муж был отправлен из тюрьмы Форс в Консьержери, где его и погрузили на телегу, доставлявшую осужденных на эшафот. , г-н и г-жа де Богарне сумели получить небольшую отдельную камеру, где были отнюдь не обязаны находиться вместе. Если это в самом деле так, можно поручиться, что такое удобство благоприятствовало роману Александра с Дельфиной и Розы с Гошем.

Как бы там ни было, Александр часто беседует с женой о детях. Они шлют им совместные письма. «Моя родная маленькая Гортензия, — писала Роза, — меня очень тяготит разлука с тобой и моим дорогим Евгением, я все время думаю о двух своих дорогих малышах, которых люблю и от всего сердца обнимаю». Затем перо берет Александр и, чтобы не утратить привычки морализировать, добавляет учительным тоном: «Подумай обо мне и своей матери, дитя мое; сделай так, чтобы те, кто печется о тебе, были тобой довольны, и работай как следует. Только так, укрепляя в нас уверенность, что ты разумно тратишь свое время, ты докажешь нам, что искренне жалеешь и не забываешь нас. Будь здорова, друг мой! Мы с твоей матерью очень страдаем, не видя тебя. Надежда на то, что мы скоро сможем тебя приласкать, поддерживает нас, а удовольствие говорить об этом служит нам утешением».

Быть может, из той же камеры и, в любом случае, тем же слогом, вернее, слогом Патриколя, он писал брату Дельфины, носившему совсем простое имя — Элеазар: «Брат божества, окажи свою благодетельную помощь слабому смертному, который небывало нежно, страстно, идолопоклоннически обожает твою Дельфину».

Гортензия с Евгением ежедневно отправлялись к кармелитам, и на первых порах им удавалось видеться с родителями. Но, как расскажет впоследствии будущая королева Голландская, «вскоре нам запретили допуск в тюрьму и переписку. Мы попытались обойти запрет, добавляя к списку передаваемых вещей слова: „Ваши дети чувствуют себя хорошо“, но привратник дошел в своей жестокости до того, что стал стирать эту приписку. Тогда мы прибегли к крайнему средству и принялись поочередно копировать этот список, чтобы, видя наш почерк, родители знали, что мы еще живы». Некоторое время роль почтальона исполнял Фортюне, мопс Розы, сварливый, но услужливый песик: он пробирался в тюрьму и переносил записки под ошейником… Кальмеле, друг Александра и преданный поверенный в делах Розы, хлопочет об освобождении четы Богарне. Он заставляет детей написать следующее прошение в Конвент: «Ни в чем не повинные дети просят вас освободить их любящую мать, которой можно вменить в вину лишь принадлежность к классу, которому — она доказала это — она всегда была чужда, потому что общалась исключительно с достойными патриотами, лучшими из монтаньяров, Выправляя себе разрешение на перемену места жительства в соответствии с законом от 2 7 жерминаля, она, была арестована, так и не поняв — за что. Граждане представители народа, вы не позволите притеснять невинность, патриотизм и добродетель. Верните жизнь несчастным детям, граждане представители. Они в таком возрасте, когда еще рано страдать». Однако Кальмеле совершает промах: он велит Гортензии и Евгению направить в Комитет общественной безопасности просьбу о том, чтобы их мать судили: «Кому нечего бояться правосудия, тот сгорает от нетерпения, чтобы оно поскорей свершилось…» Это предел неосторожности! Во времена, когда царит безумие, лучше всего, чтобы о тебе забыли.

Однажды на улице Сен-Доминик от имени Розы является какая-то женщина и тайно уводит Гортензию и Евгения на Севрскую улицу. Они проходят через какой-то сад, и дама поднимается с детьми на второй этаж дома садовника. Там она подводит их к слуховому окну. Напротив высится грязное серое здание — монастырь кармелитов, где открывается одно из окон. «В нем появились мои отец и мать, — расскажет потом Гортензия. — От удивления и волнения я вскрикнула и протянула к ним руки; они сделали мне знак замолчать, но часовой, стоявший под стеною, услышал нас и окликнул. Тогда незнакомка поспешно увела нас. Потом мы узнали, что окно тюрьмы безжалостно замуровали. Так я в последний раз видела своего отца».