Андре Кастело - Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

Для нее это не просто потеря — крушение. Смерть ребенка развеяла все ее надежды, связанные с ним. Разве благодаря ему она не была вправе надеяться, что Наполеон не разведется с нею? Разве он не рассматривал сына Гортензии как своего наследника? Он любил его, и подлинное горе, которое он испытал после смерти мальчика, хотя и старался это скрыть, позволяет Людовику злобно кричать: «Значит, он был-таки его сын!» Муж Гортензии верит в это тем более упорно, что император и не думает переносить на маленького Наполеона Людовика ни нежность, которую питал к его старшему брату, ни права на возможное наследство. Разве с 3 1 декабря он не знает, что у него есть собственный ребенок? Через полгода после этой встреченной им «с большим волнением» новости его предполагаемый наследник исчез, но разве теперь он не в состоянии обеспечить себе преемника от чресл своих?

Эта смерть и это рождение наносят роковой удар положению императрицы, о чем раньше нас уже сказал Луи Мадлен [67] Мадлен, Луи — см. главу «Источники». .

Читая последние письма Наполеона перед возвращением его из Тильзита, Жозефина несколько забывает о своем горе.

«Королева Прусская в самом деле очаровательна, — пишет он ей 8 июля. — Она напропалую кокетничает со мной, но ты не ревнуй: я клеенка, по которой все только скользит. Мне стоило бы слишком дорого разыгрывать из себя галантного кавалера».

На другой день Наполеон покидает царя и прусского короля и отправляется к себе во Францию. 1 8 он пишет жене: «Друг мой, вчера в пять вечера я прибыл в Дрезден, чувствую себя превосходно, хотя сто часов не вылезал из кареты. Гощу здесь у короля Саксонского, которым очень доволен. Итак, я приблизился к тебе на половину пути. Предупреждаю, возможно, в одну из ближайших ночей я ворвусь в Сен-Клу, как ревнивый муж. Прощай, дружок, буду счастлив увидеться с тобою. Весь твой».

Наконец 27 июля 1807 император в ореоле славы Тильзита прибывает в Сен-Клу. Тотчас же, как она это делала после каждого его возвращения, Жозефина с жадностью расспрашивает Констана. Вопросы сыплются дождем:

— Не тяжело ли далась ему дорога? Весел он или грустен? Здоров или болен?

Они не виделись с самого Майнца, почти полгода. Немедленно — она с замирающим сердцем ждала этого — он заводит речь о смерти ее внука, «о необходимости, которая, возможно, когда-нибудь вынудит его взять себе жену, способную родить ему детей». Жозефина бледнеет, но он продолжает:

— Если бы такое случилось, тебе пришлось бы помочь мне пойти на такую жертву. Я рассчитывал бы на твою дружбу, чтобы оградить тебя от мерзости, неизбежно связанной с таким разводом. Инициативу ты взяла бы на себя, верно? И войдя в мое положение, ты нашла бы в себе мужество сама решить, что тебе следует уйти.

Она обманывает его ожидания и спокойно отвечает:

— Я подчинюсь твоей воле, но сама упреждать ее не стану.

Это было сказано «невозмутимым и довольно достойным тоном, каким она отлично умела говорить с Бонапартом, что неизменно производило впечатление на него», — сообщает нам г-жа де Ремюза.

Жозефина описывает эту сцену Евгению, и тот отвечает:

«Я доволен твоей беседой с императором, если ты ее верно воспроизвела. Говорить с его величеством всегда следует откровенно. Поступать иначе значит не любить его. Если император вновь примется попрекать тебя бездетностью, ответь, что не ему винить тебя в таких вещах. Если он считает, что счастье его самого и Франции требует, чтобы у него были дети, пусть ни с чем не считается. Но он должен пристойно обойтись с тобой, назначить тебе достаточное содержание и позволить тебе жить в Италии с твоими детьми».

Вскоре после этого Наполеон говорит на ту же тему с Гортензией. Королева приехала навестить отчима, потому что Людовик требует возвращения в Гаагу маленького Наполеона Людовика. Император вздыхает:

— Отец требует его к себе, ему еще нет семи, и я не вправе его задерживать. Он единственный сын в семье; если он вернется в Голландию, он может умереть, как умер старший, и тогда вся Франция заставит меня развестись. Страна не верит моим братьям, к тому же они все честолюбцы. Евгений не носит моего имени, и, несмотря на все мои усилия обеспечить Франции покой, после моей смерти воцарится полная анархия. Только мой сын может устроить всех, и если я до сих пор не развелся, то лишь по причине своей привязанности к вашей матери: развода желает вся страна. Это наглядно проявилось по смерти вашего сына, которого считали и моим. Вы знаете, насколько нелепо подобное предположение. Так вот, даже вы не смогли убедить Европу в том, что он не от меня. Вот какие слухи ходят о нас, — продолжает император. — Вообще-то вас уважают, но насчет ребенка — верят.

Помолчав, Наполеон заканчивает:

— Быть может, оно и к лучшему, что в это верят. Вот почему я расценил его смерть как большое несчастье.

Гортензию ужасно шокировал этот разговор — сам факт, что она вспоминает о нем в своих «Мемуарах» доказывает, что речь шла о гнусной клевете. К тому же она, по всей видимости, не рассказала об этом матери, которая снова приободрилась.

Жозефина, действительно, вновь убедила себя, что ее муж отказался от мысли о разводе. Теперь она убеждена, что Наполеон никогда не решится порвать узы, связывающие его с женой, хотя эти узы уже превратились в тонкую ниточку. Не решится, возможно, из суеверия, опасаясь как бы вместе с нежной креолкой не утратить свою звезду и удачу. Возможно, потому, что сердце ему подсказывает: она этого не вынесет. Возможно, наконец, потому, что он побаивается общественного мнения. Что скажет народ, видя, как его государыню устраняет, отсылает, изгоняет тот, кто сам же ее короновал меньше трех лет тому назад?

Она цепляется за любую надежду.

Но делает она это, не принимая в расчет клан, который при каждой возможности «обрабатывает» императора. Связь с Марией Валевской пришпоривает Мюрата, и Жозефина незамедлительно узнает об этом.

«У меня есть доказательства того, что, пока император был в армии, Мюрат сделал все возможное, чтобы подтолкнуть его к разводу. Я вела себя великодушней, чем он, потому что в это же время изо всех сил защищала его жену, но он не любит меня, хоть и убеждает всех в противном, так что будь уверен, что и к тебе у него добрых чувств не больше… К несчастью, император слишком великий человек, чтобы можно было говорить ему правду: его окружение наперебой льстит ему. Что до меня, то ты знаешь: я притязаю лишь на его сердце, Если меня удастся разлучить с ним, я буду сожалеть отнюдь не о своем сане, милей всего мне станет глубокое одиночество, и рано или поздно он поймет, что те, кто его окружают, больше думают о себе, чем о нем, и осознает, что его ввели в обман. Тем не менее, милый Евгений, у меня нет причин сетовать на него, и я с радостью полагаюсь на его справедливость и привязанность ко мне».