Андре Кастело - Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

25-го к недомоганию добавляется жар, но доктор Оро все еще не встревожен. «Врач считает, что это всего-навсего катар, — пишет Евгений жене, — но я нахожу, что она плоха». В самом деле, тело его матери покрылось «сыпью», которая, правда, проходит в тот же вечер. Все приободряются, однако ночь выдается трудная, и Гортензия заставляет поставить матери на шею пластырь.

Утром 26 мая, в четверг, молодая женщина, «удивленная», что лекарство не подействовало, добивается приглашения другого врача, Жозефина противится;

— Это огорчит моего доктора.

В пятницу, 27-го, лейб-хирург царя шотландец сэр Джеймс Уайли [184] Уайли, Джеймс (1765–1854) — лейб-хирург и главный инспектор медицинской части армии в России, где поселился с 1790 и известен как Яков Васильевич Виллие (офранцуженная форма фамилии Уайли). приезжает в Мальмезон предупредить, что в субботу туда пожалует его государь. Жозефина тут же начинает хлопотать насчет обеда, но, выйдя из ее спальни, врач не может скрыть своей тревоги. «Затрудненное» дыхание, все более сухой кашель, «мерцающий» пульс вынуждают его предупредить Гортензию:

— Я нахожу, что ее величество в очень плохом состоянии, ее всю надо покрыть пластырями.

Забеспокоившийся наконец Оро объявляет, что мозг у больной «воспален, как это бывает при опьянении». Охваченная ужасом Гортензия вызывает лучших медиков Парижа. Врачи Бурдуа де Ламот, Ламуре и Ласер 28 мая отправляются в Мальмезон. Все трое ставят одинаковый диагноз: фолликулярная жаба — и прописывают самые энергические средства, но болезнь уже зашла слишком далеко. Тем временем в Мальмезон, в свой черед, приезжает Александр. Его принимает Евгений, который и сам недужит, и они уговариваются скрыть от больной прибытие царя. «Царь сообщил, что отменяет визит», — говорят ей, хотя Александр проведет весь этот день в комнате Евгения.

— Уверена, — вздыхает Жозефина, — он смущен тем, что не может сообщить нам ничего нового касательно судьбы Евгения, потому и постеснялся приехать.

Вечером Гортензия приводит к бабушке обоих внуков.

— Здесь нехороший воздух, он может им повредить, — говорит Жозефина.

Ночь проходит очень тяжело. Свист в легких усиливается, температура поднимается. Гортензия прилегла, и камеристка, которая сидит с бывшей императрицей, слышит, как та бормочет:

— Бонапарт… Остров Эльба… Король Римский…

Это последние слова Жозефины. По крайней мере, последние внятные слова. Следующим утром, 29 мая, на Троицу, она протягивает руки к Гортензии и Евгению, но недуг сжимает ей горло, и то, что она еще бормочет, понять не удается.

Лицо искажается.

Аббат Бертран, наставник ее внуков, соборует умирающую. Гортензия теряет сознание. Ее уносят к ней в спальню. Когда она приходит в себя, рядом стоит Евгений. Он обнимает сестру и разражается рыданиями.

Все кончено.

Жозефине был пятьдесят один год. Наполеон умрет в том же возрасте.

Полдень.

В тот же самый час в Портоферрайо Наполеон выходит из церкви с обедни. Вечером он отправится в мэрию на бал в честь небесного покровителя городка, который стал столицей изгнанника.

— Бедная Жозефина, теперь она счастлива! — вздохнет он, узнав о ее кончине из письма Коленкурз к г-же Бертран.

Ни Гортензии, ни Евгению не пришло в голову его известить.

И на два дня он запрется от всех.

Она покоится на постели с занавесями из белой тафты и шитого золотом муслина, на ней атласный розовый пеньюар и один из ее прелестных утренних чепцов.

Кажется, что она улыбается.

Беклар, патологоанатом медицинского факультета, аптекарь Каде-Гассикур и доктор Оро производят вскрытие. Они констатируют плачевное состояние трахеи. У оболочки ее пурпурный цвет, и она рвется при малейшем прикосновении. Легкие в местах, прилегающих к плевре, и бронхи, видимо, серьезно поражены. Все остальные органы выглядят совершенно здоровыми.

Жозефина умерла от воспаления легких и «гангренозной ангины».

Чиновник рюэйльской мэрии, ведающий актами гражданского состояния, потерял голову. В каких выражениях составить свидетельство о смерти? В конце концов он пишет удивительные строки, сообщающие о кончине « императрицы Жозефины, жены Наполеона Бонапарта, командующего Итальянской армией».

30 мая герцог Мекленбург-Шверинский пишет м-ль Кошле:

«Мадемуазель, горе мое слишком велико, чтобы выразить его словами. Вы хорошо знаете мои чувства и легко поймете, как я страдаю. Первая моя мысль — о предмете наших слез, вторая — о нашей замечательной королеве. Уверен, что этот роковой удар сразит ее. Не смею написать ей сам, но умоляю вас выразить от моего имени ее величеству самое мое искреннее и живое участие. Думаю, что после семьи покойной никто не был привязан к императрице сильнее, чем я. Вот почему я от всего сердца оплакиваю ее кончину…»

Это не только формула светского соболезнования, в чем все и убедились 9 июня на похоронах. «Он плакал, — рассказывает один из очевидцев, — молился у подножия катафалка и подносил к губам край погребального покрывала».

Согласно этикету, Гортензии и Евгению не полагается присутствовать при выносе тела и погребении.

Жозефина покидает Мальмезон.

Перед гробом идет камер-лакей в длинном траурном плаще. Он несет вермелевый ящичек с сердцем и внутренностями покойной.

От замка до церкви все хотят проводить катафалк пешком, и траурные кареты едут пустыми. Впереди кортежа — последний знак внимания со стороны царя — марширует отряд русской гвардии под немолчный грохот обтянутых черным барабанов. Вдоль дороги выстроилась национальная гвардия Рюэйля. Во главе процессии идут внуки усопшей, сыновья Гортензии — одному десять, другому пять. Царя представляет генерал Сакен [185] Генерал Сакен — Фабиан Вильгельмович фон дер Остен-Сакен (1758–1837), с 1826 фельдмаршал, с 1831 князь, в 1814 губернатор Парижа. . За ним следуют герцог Мекленбургский, великий герцог Баденский, все Богарне и Таше, наличествующие в Париже. Заключает шествие толпа французских и союзных маршалов, генералов, офицеров.

Рюэйльская церковь, где будут похоронены — и покоятся поныне — останки Жозефины, исчезает под траурными драпировками, на которых нет, однако, ни гербов, ни шифров, ни короны. Гербы Французской империи? Гербы Богарне? Герцогини Наваррской? Простое «Ж», наконец? Всего это недоставало. Тем не менее похороны встали Евгению в 15 703 франка 75 сантимов. Панихиду служит клир собора Парижской Богоматери, многие члены которого участвовали в короновании. Поет хор церкви Мадлен. В надгробном слове архиепископ Турский монсеньор де Барраль, бывший первый капеллан императорского двора, удачно выходит из положения, чем заслуживает одобрение Людовика XVIII: