Франсуаза Малле-Жорис - Три времени ночи

Но все это потом, пока же осужденную выносят из залы и сооружают костер. Жан Боден, королевский прокурор по Лаонскому судебному округу, остается один, наедине со своим поражением.

Распространение такого явления, как колдовство, строго ограничено во времени. Оно зарождается в конце XV века и, развиваясь скачкообразно, зная периоды расцвета и периоды отката, завершается к 1680 г. Разумеется, можно привести значительно более ранние (первая колдунья, сожженная именно за колдовство, погибла в 1275 г.) и более поздние примеры (М. Гарсон сообщает о расправе над так называемым колдуном в 1915 г.; подобные случаи имеют место и по сей день). Однако как массовый феномен, проникающий в повседневную жизнь, колдовство имеет чуть более чем двухвековую историю, и три мои героини жили как раз в это время.

Вопреки часто встречающемуся мнению, колдовство, эта созидаемая в течение двух веков настоящая церковь, поклоняющаяся Князю тьмы, вовсе не величественный обломок средневековья, не случайно уцелевшее мрачное строение, постепенно подтачиваемое Возрождением, а новое явление, навязчивая идея, оригинальное порождение именно этой эпохи, причем порождение, обусловленное множеством факторов.

Чтобы снять вину со средневековья (а ведь существуют данные, свидетельствующие о полном отсутствии каких бы то ни было протоколов подобного рода), достаточно бегло рассмотреть точки зрения на колдовство наиболее видных авторитетов того времени. Разве уже в VIII веке святой Бонифаций Английский не заявлял, что христианину не следует верить в ведьм и оборотней? В IX веке святой Агобар, епископ Лиона, также обличал нелепость веры в то, что колдуны способны воздействовать на время. В XII веке Иоанн Солсберийский говорил о шабаше как о расстройстве воображения, и, чтобы не ходить далеко, канонический закон «capitulum Episcopi» ясно высказывался о несовместимости веры в ведьм с христианством.

Однако в 1490 г. было создано и развито богословское учение о колдовстве. Между 1580 г. и 1630 г. (в эпоху Монтеня и Декарта) это учение постепенно принимается и, так сказать, упорядочивается. Причин тому немало. Торндайк вслед за Мишле и Жан Палу связывают это с бедствиями, которые обрушились на XIV век (эпидемия чумы, Столетняя война). Конечно, играют свою роль бедность крестьян, социальные диспропорции. Особенно следует отметить распространение колдовства в горных районах, где люди жили в крайне неблагоприятных условиях. Разумеется, неоднократно подчеркивалась и роль церкви. Известная булла «Summis desirantes affectibus» Иннокентия VIII в 1404 г. и последовавший за ней вскоре «Malleus maleficorum» инквизиторов-доминиканцев Шпренгера и Инститориса служили, вне всякого сомнения, первыми ласточками, придавая нарождающейся мифологии церковную окраску. Нельзя, однако, не принимать в расчет влияние часто искаженных и плохо усвоенных неоплатонических идей. Парацельс в своей вере в призраков, домовых и блуждающие огни опирался на жизненный опыт, который в качестве знамения прогресса противопоставлял систематичности отцов церкви. Возврат к античности не только в определенной мере порождал критический дух (Л. Валла, Эразм), но и означал возврат к басням и суевериям, которые такой любознательный и просвещенный ум, как Жан Боден, слепо принимал. Роль реформаторских церквей была порой столь же определяющей. К концу жизни Кальвин явственно продемонстрировал свою боязнь колдунов, хотя Цвингли остался к этому вопросу совершенно равнодушен. Лютеране, со всем усердием проявляя свою ненависть к колдовству, распространили преследование колдунов до Дании, так же как кальвинистские миссионеры боролись с ним в Трансильвании, а протестантское духовенство — в Шотландии. Конфликт между Реформацией и Контрреформацией прибавил остроты проблеме, и без того волновавшей весь народ.

Мы тут касаемся психологического аспекта, который объясняет подспудное единомыслие подавляющего числа современников. Было бы нелепо предполагать, будто несколько инквизиторов, пусть фанатичных, и несколько судей, пусть самых кровожадных, смогли бы заставить народ, настроенный решительно против, примириться с подобным истреблением. Необходимость перегруппировки сил играет свою роль в принятии упрощенных представлений о добре и зле, и в ярко выраженной в этот период необходимости найти козла отпущения чувствуется отдаленный отголосок «великой схизмы». Нужно еще сказать несколько слов о пытке, которая для иных все объясняет, хотя на самом деле она лишь составляющая, важная, но не решающая обширного комплекса дьявольских эпидемий. И тут речь не идет о средневековом пережитке — возрождение пытки последовало сразу за возрождением интереса к римским законам. Несомненно, что именно пытка — причина небывалой распространенности в некоторых местах процессов над колдунами и ведьмами (в Бамберге, например, пришлось построить тюрьму специально для ведьм), а также поразительной схожести сотен признаний и непомерного количества невыносимых в своей непристойности подробностей. Пытка сыграла свою роль также в политическом или корыстном использовании обвинений в колдовстве. Она стала наконец законным способом убийства. Пытка, однако, не позволяет усомниться в субъективной реальности некоторых покаяний (достаточно перенестись в Африку и услышать подобные же признания и рассказы, отмеченные теми же обманчивыми видениями, когда не было и намека на принуждение), и довод о схожести признаний можно интерпретировать как угодно. Таким образом, мы приходим к последнему аспекту данного явления, к его собственно патологической стороне. Для историков XIX века прекращение этого феномена знаменовало победу рационализма, «прогресса», хотя подобное утверждение игнорировало средневековое отношение к колдовству… Считалось, что все объясняется «истерией», причина которой тогда была еще слабо изучена. Последователи Шарко одним махом расправились с Лувье, Луденом, а виконт де Морей представлял Франсуа Фонтена, которого он сравнивал с пациентами больницы Сальпетриер, чем-то вроде истеричного эротомана. Патологический аспект здесь действительно имеет место; он особенно поражает при одержимости эротического характера, а также в тех удивительных случаях, когда одержимостью заражались, ведь немало инквизиторов, изгонявших дьявола, в свою очередь умирали бесноватыми. Это тоже дает пищу для самых различных толкований.