Эптон Синклер - Зубы Дракона

«Sprechen verboten, mein Herr», — ответил голос. а затем, значительно ниже: «Sprechen Sie leise.» Говорить запрещено, сэр. Говорите тише! Заключенный прошептал: «Меня зовут Ланни Бэдд». Он повторил это несколько раз: «Ланни Бэдд, Ланни Бэдд». Это стало песенкой. У неё появятся крылья, и полетит она в американское консульство!

В течение трех дней и четырех ночей Ланни Бэдд находился в этой узкой камере. Он мог оценить количество кубических метров воздуха внутри, но он не знал, какой процент кислорода был в этом воздухе, или сколько ему нужно кислорода в час, чтобы сохранить свою жизнь. У него было мизерное научное образование, но из мудрой предосторожности он положил свои соломенные мешки на пол и лежал на них, держа свой рот возле отверстия, чтобы дышать.

Суббота, воскресенье, понедельник, он мог их сосчитать по количеству приносов пищи. И в течение общей сложности около восьмидесяти двух часов там не было и десятка без звуков стрельбы. Он не смог избавиться от тревоги. Всемогущий Бог, что они делали все это время? А если это происходит с начала национал-социалистической революции, один год и пять месяцев? Они свели всех политических подозреваемых Баварии в это одно место? Или это какой-то особый повод, канун нацистской Варфоломеевской ночи? «Убей их всех, Бог сможет выбрать из них Своих христиан!»

Ланни ничего другого не оставалось делать, как размышлять. И у него было много разнообразных идей. Одна из них была: «Ну, все они нацисты, и если они истребят друг друга, то это спасет мир от многих неприятностей». Но тогда: «А вдруг они откроют по ошибке дверь моей камеры?» Неприятная мысль в самом деле! Что бы им он сказал? Как он убедит их? Шло время, и он решил: «Они забыли меня. Эти ребята не зарегистрировали меня, и, может быть, они просто ушли, не сказав никому ни слова». А потом, может быть еще одна более неловкая возможность: «Предположим, что их застрелили где-то, и никто не помнит меня!» Он когда-то прочитал о забытом заключенном в Бастилии. И когда его обнаружили, никто не знал, почему он был там. У него была длинная седая борода. Ланни почувствовал начинающую расти бороду и хотел знать, не седой ли она была.

Он провёл серьезное исследование своих тюремщиков и их вероятной психологии. Казалось трудно поверить, что у людей, которые занимаются таким делом в течение многих лет, может остаться хоть капелька человеческой доброты. Но ничто не мешает, чтобы убедиться в этом. Так при каждом приеме пищи он лежал на полу рядом с отверстием и тихо, дружелюбно произносил тщательно спланированную речь, объясняя, кто он, и как сильно он любит немецкий народ, почему он приехал в Мюнхен, и по злой случайности он попал под подозрение. Все, что он хотел, это иметь возможность что-то объяснить кому-то. Он полагал, что, если он не тронет сердца тюремщиков, то сможет, по крайней мере, заставить их сплетничать, а сплетни могут и распространяться.

Он не знал, как долго человек может обходиться без пищи. Так было, пока на второй день он не начал страдать от голода. Он откусил кусок непропечённого темного хлеба, желая узнать, что было в нем. Он не смог заставить себя съесть дурно пахнущие пюре или теплую вареную капусту с плавающим наверху жиром. Что касается горького на вкус напитка, который проходил на кофе, ему сказали, что туда добавляют соду для того, чтобы уменьшить сексуальную тягу заключенных. Он не чувствовал никакого влечения, кроме как выйти из этой черной дыры. Он прошептал своим тюремщикам: «У меня было около шести тысяч марок, когда меня доставили сюда, и я был бы рад заплатить за приличную пищу». Второй раз он услышал добрый голос, который, как он представил, должен был исходить от пожилого человека с морщинистым лицом и седыми усами. «Alles geht d'runter und d'ruber, mein Herr.»…«Все идёт шиворот-навыворот, сэр, и вам будет безопаснее, если вы будете молчать».

Это был совет. Ланни подумал и решил его принять. Продолжалась гражданская война. Побеждает ли «вторая революция», или её душат? В любом случае, американскому любителю искусства, оказавшемуся между воюющими сторонами, повезло, что он нашёл воронку, в которой мог отсидеться! Если бы надзиратель был кокни, он бы сказал: «Если ты знаешь лучшую воронку, беги туда!»

Так Ланни лежал неподвижно и занялся психологией, предметом которым он до сих пор пренебрегал. Весь мир раньше был к его услугам. Он тратил свои усилия, чтобы получать и тратить. Но теперь мир уменьшился до нескольких кубических метров, и все, что он имел, было на нём, и кое-какие идеи он хранил в своей голове. Он стал вспоминать Парсифаля Дингла и понимать его точку зрения. Парсифаль не возражал бы быть здесь. Он получил бы редкую возможность для медитации. Ланни подумал: «О чём бы Парси-фаль стал медитировать?» Конечно, не о расстрелах, или о судьбе гипотетической революции! Нет, он бы сказал, что Бог был в этой камере. Что Бог был внутри, снаружи, таким же вчера, сегодня и всегда.

Тогда Ланни подумал о Фредди Робине. Фредди был в таких местах, как это, и имел ту же еду не в течение трех дней, а в течение более года. Что он говорил себе все это время? Что он нашел внутри себя? Что он делал и думал, чтобы скоротать время, чтобы выдержать то, что произошло, и ожидать того, что может произойти? Казалось, наступило время для Ланни исследовать свой запас моральных сил.

Во вторник утром два тюремщика подошли к его камере и открыли дверь. «На выход, на выход», — крикнули они, и он подчинился быстро, как сумел. Он был слаб из-за отсутствия пищи и физических упражнений. Он не решался дышать воздухом в этой камере. Кроме того, его сердце колотилось, потому что все его упражнения в психологии не сумели удалить его нежелание быть расстрелянным, или идею, что это может быть его последний марш на смерть. Выйдя из камеры, у него закружилась голова, и ему пришлось прислониться к стене. Один из тюремщиков помог ему подняться на пролёт каменной лестницы.

Они привели его к входной двери. Они собирались его освободить! В то мгновение он так и подумал. Но потом он увидел тюремный фургон, то, что в Америке называется «Черная Мария», а в Германии «Зелёная хозяйка». Солнечный свет ударил по глазам Ланни, и он был вынужден их плотно закрыть. Тюремщики, очевидно, были знакомы с этим явлением. Они провели его, как будто он был слепым и помогли ему, как если бы он был калекой. Они посадили его в машину, и он споткнулся о ноги нескольких других мужчин.

Двери закрылись, и свет стал милостиво тусклым. Ланни открыл глаза. Теперь они стали как у совы, он смог увидеть полноватого, мрачного джентльмена, который мог быть бизнесменом, сидящего прямо напротив прохода. На стороне Ланни сидел маленький еврей в очках, который мог быть неудачливым журналистом. Ланни, никогда не отказывавшийся от любезности, произнёс: «Guten Morgen». Но человек, сидевший напротив, приложил палец к губам и кивнул в сторону охранника, который вошел в фургон и занял свое место у двери. Очевидно, «Sprechen verboten» и здесь было правилом.