Эптон Синклер - Зубы Дракона

«Я полагала, вы говорили, что вы не коммунист», — заметила мадам де Клуассон, жена банкира, кислым тоном.

— Я не коммунист, мадам. Я только защищаю фундаментальные свободы, которые были и являются славой Французской Республики.

— Свободы, которые отрицают коммунисты, я слышала!

— Даже при этих условиях, мадам, мы не хотим быть похожими на них или отказаться от того, что нам дорого.

— Это звучит очень хорошо, но это означает, что вы делаете именно то, что они хотят.

Вот и все, но этого было достаточно. Мадам де Клуассон была важной особой, и ее влияние может означать успех или неудачу для американки с социальными амбициями. Ирма не слышала этой словесной стычки, но какая-то добрая подруга приложила все усилия, чтобы донести ей об этом. И она поняла, что это может отменить все достижения, которых она добилась в прошлом году. Но все-таки она промолчала. Она хотела быть справедливой, и она знала, что Ланни был честен. Он рассказал ей о своих чудачествах, прежде чем попросил её руки. И она приняла его предложение на его условиях. Ей не повезло, что она не поняла, что означает иметь мужа с социалистическими взглядами, которые буржуазная мораль не может отличить от коммунистических.

Новый Рейхстаг был созван в кратчайшие сроки. Его провели в Потсдаме, месте старой прусской славы, и Гитлер привлёк свой гений на изобретение церемоний, чтобы выразить свои патриотические намерения и пробудить надежды немецкого народа. Вся территория была расцвечена новыми флагами с Hakenkreuz [121] Свастика (нем.) , которые декретом Кабинета должны были заменить флаги умирающей Республики. Еще раз костры вспыхнули на вершинах холмов и прошли факельные шествия всех нацистских, студенческих и детских организаций. Гитлер возложил венок на могилу своих погибших товарищей. Гинденбург открыл Рейхстаг, и церемония транслировалась по всем школам. «Богемский капрал» выступил с вдохновенной речью, в которой он рассказал своему бывшему фельдмаршалу, что, сделав его канцлером он «совершил брак между символами древней славы и молодых сил».

Гитлер хотел двух вещей: получить власть над Германией и, чтобы внешний мир оставил его в покое, пока он делал это. Когда Рейхстаг начал проводить регулярные сессии в здании Кролль-оперы в Берлине, он выступил с тщательно подготовленной речью, в которой заявил, что коммунисты подожгли здание Рейхстага, и что их измена должна быть «смыта с варварской жестокостью». Богатым было сказано, что «капитал служит бизнесу, а бизнес народу», и что должна быть «сильная поддержка частной инициативы и признание собственности». Богатые были удовлетворены полностью. Немецким крестьянам он обещал «спасение», а армии безработных было обещано «восстановление производственного процесса».

Чтобы воплотить в жизнь эту программу, он испросил полномочий в хитро изложенном документе, который он назвал «законом удовлетворения потребностей народа и империи». Целью закона было разрешить нынешнему кабинету, и только нынешнему кабинету устанавливать законы и тратить деньги, не советуясь с рейхстагом. Прямо об этом сказано не было. Он просто отменил номера статей в Конституции, в которых были прописаны эти важные полномочия рейхстага. Новые полномочия истекали к концу четырех лет, или раньше, если любой другой кабинет придет к власти. Никто, кроме Адольфа не будет никогда фюрером Германии!

Этот закон сочетался с «комплексом законности» нового канцлера. Он хотел получить инструменты власти в свои руки так, чтобы большая часть населения принимала их, как надлежащую правовую процедуру. Его речь в поддержку закона была тщательно разработана, чтобы удовлетворить возражения всех других сторон, за исключением коммунистов, которые были изгнаны со своих мест, и социалистов, которые вскоре разделят их участь. Толпа вооруженных нацистов стояла снаружи здания, выкрикивая свои требования принять этот закон, и он был принят большинством голосов, 441 за и 94 против, противники быть социалистами. Тогда Геринг, президент рейхстага, заявил, что сессия откладывается. Так великий народ потерял свои свободы, хотя радовался, что приобрел их.

В течение этого периода волнения сотрясали Соединенные Штаты, как и Германию. Кризисы и неудачи стали эпидемией. То в одном штате, то в другом распоряжением губернаторов закрывались все банки. Робби Бэдд писал, что это происходит потому, что люди в стране не могут согласиться, чтобы их делами управлял демократ. После инаугурации, а она произошла за день до выборов Гитлера, его первым действием стал приказ закрыть все банки в Соединенных Штатах. Для Робби это означало примерно то же самое, что конец мира. Его письмо по данному вопросу было настолько пессимистично, что его сын был вынужден послать ему телеграмму: «Не унывай, у тебя по-прежнему есть еда».

Действительно всё было не так плохо, как ожидалось. Люди восприняли это как шутку. Самый богатый человек в стране мог оказаться только с несколькими центами в кармане, и это было все, что он имел. Его друзья считали, что это было забавно, и он тоже вынужден был смеяться. Но все доверяли ему и брали его чеки, так что он имел все, что хотел, как и прежде. Робби хватало на еду, как и любому другому Бэдду. При этом они слушали внушительный голос по радио, сообщавший им со спокойной уверенностью, что новое правительство будет действовать, и действовать быстро, и что все проблемы страны будут решены. Новый курс двинулся вперед.

Первым шагом стало присоединение к Великобритании и другим странам, ушедшим от золотого стандарта. Для Робби это означало инфляцию, и что его страна увидит, что случилось с Германией. Следующим — разборка с банками, и решение, каким надёжным банкам оказывать правительственную поддержку. Результатом этого шага было смещение Уолл-стрита в Вашингтон. Правительство стало центром власти, а банкиры поспешили прибежать со своими адвокатами и их портфелями. Тут было много бессмыслицы и всевозможных промахов. Америка собиралась стать землей нелепостей в течение многих лет, а Робби Бэдды получили бесконечные поводы для насмешек и осуждений. Но бизнес стал подниматься, а людям было снова, что есть, а не только Бэддам.

У Ланни не было никаких проблем, ибо французские банки не были закрыты, и у него были деньги, чтобы разделить их с его беженцами. Если доход Ирмы был заморожен, они могли вернуться в Бьенвеню, в своё убежище, как она его называла. Ей никогда в ее жизни не приходилось самой зарабатывать деньги, так что ей было легко принять жизнерадостное отношение своего мужа к событиям. Если она потеряет состояние, то и все потеряют тоже, и у неё не будет никакого чувства неполноценности. Действительно, это было довольно интересно, и молодое поколение восприняло это, как азартную игру. Ирма колебалась между этой позицией азартной игры и своей мечтой о величественном и утончённом салоне. Когда Ланни указал ей несовместимость этих двух крайностей, она рассмеялась.