Богдан Сушинский - Киммерийский закат

— Я сказал: к восемнадцати, — хрипло, гортанно взорвался Курбанов. И это был первый случай, когда он решился не просто повысить голос, но и приказать кому-либо из местных руководотелей.

Запнувшись, майор выдержал паузу. Он пока еще не совсем осознал, что происходит, но что что-то произошло — это он уже понял.

Когда он положил трубку, Рамал взял у него новую записную книжку и, словно факир из рукава, достал откуда-то миниатюрный фотоаппарат. Разворачивая страницы и совершенно не обращая внимания при этом на Курбанова, он спокойно переснял на пленку те немногие записи, которые там появились.

— Крым-баши не должен повышать голос, когда говорит с людьми, которые обязаны бояться его шепота, — назидательно и в то же время совершенно безынтонационно произнес он, вежливо возвращая записную книжку. — Крым-баши не должен звонить своим людям, для этого у него есть помощники, есть Рамал. Крым-баши не должен заниматься мелким делом. Он должен определять большие дела. Рамал здесь для того, чтобы взять на себя все мелкие, все, что может отвлекать Крым-башу, втягивать в суету, мешая предаваться величию. Крым-баши не должен снисходить до мелких операций — для этого есть Рамал и майор Крамар, есть Лилиан и Виктория Гротова… Крым-баши должен оставаться безгрешным, ни во что не замешанным, как ангел-хранитель.

«Откуда он узнал о Гротовой?» — удивился Курбанов, поскольку не успел познакомить с ней помощника. Но тут же понял, что, выскажи он это вслух, Рамал тотчас же заявит: «Крым-баши не должен удивляться». А когда не удержался и, для эксперимента, все же спросил, то в ответ услышал:

— Крым-баши не стоит удивляться. Он может себе позволить удивляться только тогда, когда его люди не знают чего-то такого, что им положено знать.

— Ты мудрый человек, Рамал.

— Мудрый вы, Крым-баши. Никогда не стоит говорить своим людям, что они мудры. Они только потому и считаются вашими людьми, что мудры. Если же они глупы, вы не должны слышать их имена.

— Прав был Буров: сразу же чувствуется туркменская муштра, школа самого Туркмен-баши.

— Буров не совсем прав. Необходимую «школу» я прошел еще до того, как оказался в окружении Туркмен-баши. Именно поэтому я и попал… в его ближайшее окружение. Со мной вы можете быть откровенны, Крым-баши. Я — ваш верховный советник. И поскольку сотворять ваше окружение, вашу команду приказано мне, то и знать это окружение должно только меня. Попасть к вам человек может только через Рамала. Только через меня он может рассчитывать когда-нибудь подступиться к вам; или же не подступится никогда. Крым-баши должен освещать своим могуществом, как луна в полнолуние. Но и недосягаемым для всех, кроме Рамала, он тоже должен быть… как луна в полнолуние.

— Принято, верховный советник, принято, — процедил Курбанов. Нет, замечания, советы, которые давал Рустем Рамал, не оскорбляли и не унижали его. Майор прекрасно понимал: уроки, которые преподносит ему сейчас этот «человек из окружения Туркмен-баши», бесценны, как и весь многовековой опыт восточных правящих дворов, где в основе всего — величие правителя, его всемогущество и непогрешимость.

— У вас густой хриплый бас, Крым-баши. Он внушителен. Он запоминается. Это голос, способный внушать не только страх, но и… любовь. Научитесь говорить, не выражая своих чувств и эмоций. Мой друг Курам может говорить, Рамал может говорить, — он выдержал многозначительную паузу — даже генерал Буров может говорить. Однако Крым-баши говорить не должен. Он должен внушать и повелевать.

«Даже Буров может всего лишь “говорить”? Странно, — подумалось Курбанову. — Сей шакал из поднебесной просто так, к слову, подобные имена не упоминает. И если он все же упомянул, то дал понять: теперь для него хозяин не генерал Буров, который может, как и все прочие смертные, “говорить”, а он, Крым-баши Курбанов…»

— Мысленно можете называть меня, как вам заблагорассудится, Крым-баши, — вдруг сразил его своей проницательностью Рамал. — Главное, не в том, чтобы вы никогда не говорили о Рамале с презрением, — это право каждого Хозяина; главное в том, чтобы вы никогда не думали о нем с недоверием. Ибо недоверие всегда убийственнее презрения.

— Не знал, что ты умеешь читать мысли.

— Я умею читать не мысли, а лица. Но, к сожалению, не только я один. Поэтому лицо Крым-баши должно быть таким, чтобы никто, никогда и ничего не смог прочесть по нему. У вас крупное, волевое внушительное лицо. Когда Буров решил выбрать из числа своих людей человека, который бы стал Крым-баши, он попросил это сделать Рамала. Прежде чем остановиться на вашей кандидатуре, я просмотрел восемь кандидатов. А прежде чем увидеть вас лично, я увидел десятки ваших фотографий. В том числе и присланных уже отсюда, из Крыма.

— Значит, выбирал меня… ты?! — забыв обо всех уроках Рамала, майор начал медленно приподниматься. Он был потрясен. И черт с ним, с лицом, на котором в эти мгновения Рамал мог прочесть все, что угодно — от святых заповедей до таинств чернокнижия.

— Не я выбирал, Крым-баши. Судьба. Рок. Небо. Рамал всего лишь помогал Небу.

— Значит, окончательно выбор был сделан только сейчас, во время моей поездки в Москву?

— Приглашение в Москву — как раз и стало выбором.

— А что с остальными?

— К моменту испытания осталось только трое из них. Реальных. У каждого оказались свои слабости. Кого-то из них перебросили в Сибирь. Двоих, которые попытались выйти из-под контроля и переметнуться к местному криминалитету, пристрелили. Еще один пристрастился к наркотикам, поэтому его сожгли в крематории. Кажется, предварительно забыв пристрелить. Однако вам не стоит вспоминать о них, Крым-баши. О них будет вспоминать Рамал, если только они когда-либо понадобятся. Особенно те двое, что оставлены в Крыму, но уже не на первых ролях, а в массовке. В том числе известный вам Зотов, по кличке «Зомби».

— Я не знал, что и он — тоже?

— Он как раз оказался первым, на кого ставил Хоз… — вновь осекся на полуслове Рамал, — то есть на кого ставил Буров. — И Курбанов понял, что запинание на полуслове — нарочитое, и что эта утечка информации — тоже подсказка, тоже своего рода урок.

Появившись в своем служебном кабинете, шеф госбезопасности потребовал все имеющиеся сообщения о событиях в стране. Прежде всего Корягина интересовало отношение к гэкачепистам в союзных республиках, а также в автономиях и регионах России. Только оценив соотношение сил и ситуацию в целом, можно было решать, как вести себя дальше и к каким мерам прибегать в самой Москве.

Пока помощники готовили для него папку с необходимыми материалами, Старый Чекист стоял у окна, по-наполеоновски скрестив руки на груди и, покачиваясь с пятки на носок, рассматривал освещенные утренними лучами вершины крыш, на которых уже появлялись сорванные ночными ветрами желтые листья; часть шоссе, по которому медленно продвигалась колонна крытых грузовиков… А еще — ломоть белесого неба, на котором сквозь оттепельно-снежное облако четко вырисовывались бездонные и безучастные ко всему, что происходит на этой планете, голубоватые полыньи космоса, в глубинах которых проявлялись две запоздалые звезды.