Богдан Сушинский - Киммерийский закат

— Оно так, и все же…

— Понимаю. Тут все — как в старом еврейском анекдоте — «… а неприятный осадок все же остался».

— Кстати, как в реальности восприняли мой отказ «кремлевские чрезвычайщики»?..

Корягин немного замялся, подыскивая наиболее точное определение:

— Заглотнули. Главное для нас с вами — придерживаться основной нити «легенды». Конечно, по ходу событий сценарий станет меняться. Но я буду держать вас в курсе. — И мысленно определил: «Временами хорошо держится. Впрочем, попробовал бы иначе. Под протокол — и в расход!»

— Кстати, что вы можете сказать о Лукашове?

— Ну, Кремлевский Лука в своем амплуа … Он в «чрезвычайку» тоже не вошел.

— Плохо.

— Никто и не спорит: плохо. Но отказ свой Лука мотивирует тем, что как глава законодательной власти должен будет утверждать и госкомитет, и это самое «чрезвычайное положение»…

— Все равно плохо.

Они помолчали. Шеф госбезопасности страны знал, что линия не «просвечивается», поэтому определенная открытость текста, как и многозначительность молчания, его не смущала.

— Владимир Андреевич, есть вопрос.

— Слушаю, — благодушно молвил генсек-президент.

— Лукашов — он что, действительно не был ознакомлен с планом введения в стране «чрезвычайки»?

— Только в самых общих чертах.

— То есть он все-таки с самого начала знал о планируемом перевороте?

— Я же сказал: в самых общих чертах.

— Что же вы не предупредили меня?! — сдержанно возмутился Корягин.

— Но я же все объяснил. Он посвящен только в саму идею, без каких-либо деталей и оперативных разработок.

— И все же, почему не предупредили? — повторил свой вопрос Корягин, и спокойствие, в которое он был облачен, не могло обмануть генсек-президента. Он знал, какие слова последуют за этой обидой: «Хорошо держитесь, товарищ Президент, но… под протокол — и в расход!». И не факт, что молвлены они будут мысленно.

— Вы же понимаете, что хоть в каких-то моментах он все же должен был ориентироваться. Это же Председатель Верховного Совета. И если бы он вдруг… то вы же понимаете… это было бы чревато…

«То есть получается, что и на сей раз Прораб Перестройки сыграл на две колоды карт, — понял шеф госбезопасности. Лукашов давно знает, что все, что происходит сейчас в Доросе, — всего лишь политический фарс, а потому держится довольно уверенно, чувствуя себя подстрахованным на все возможные варианты исхода путча».

«Самый информированный человек страны» вдруг ощутил себя преступно обделенным важнейшей информацией, а потому обиженным.

— Кто еще?

— Что?

— Я спрашиваю: кто еще ознакомлен вами с планом, о котором изначально должны были знать только два человека: я и вы? — резко наехал он на Президента. — Кто конкретно: Ненашев? Вежин?

— Петр Васильевич, мы же с вами…

— Так «да» или «нет»?!

— Нет, больше никто. — Русаков услышал, как шеф госбезопасности грозно засопел в трубку, и еще увереннее подтвердил: — В самом деле никто. Если только сам Лукашов сумел хранить молчание.

Ответом ему был ехидный, недоверчивый смешок шефа госбезопасности.

Женщины входят в жизнь мужчины в трех случаях: чтобы скрасить эту жизнь, взорвать ее, или же перепахать так, что она превратится в ад. Носителем какой из этих функций представала Лилиан Валмиерис, милым голоском сообщая, что их вызывают в Москву, майор Курбанов пока что не знал. Впрочем, сам вызов не удивил и не встревожил его. Не вечно же ему пребывать в этих дико-райских предгорьях, рано или поздно его должны были отозвать в столицу, чтобы уже оттуда ввергнуть в месиво очередной политической драмы, очередного правительственного хаоса, очередной армейско-политической бойни.

И что именно предстоит ему познать на сей раз, уже не имело значения, — предвидеть-то все равно невозможно. Поэтому единственное уточнение, которое он не мог не сделать: «Вызывают нас обоих?»

— Понимаю, что вам хотелось бы как можно скорее избавиться от меня, — начала было Латышский Стрелок, однако не сдержалась, сбилась с игривого тона и по-женски взволнованно произнесла: — Как это ни странно, Виктор, — слово «Виктор» она вдруг произнесла томно, на французский манер, с ударением на последнем слоге и слегка грассируя на «р». — На сей раз вам явно не везет: новые женщины, новые флирты, новые страсти… — все отпадает. — В подобных пассажах она по-прежнему оставалась верной себе.

— А цель вызова в столицу?

— Есть опасение, что эта поездка может оказаться последней нашей общей.

— Что-то не припоминаю, чтобы мы с вами вместе колесили по Европам.

— А вот этот упрек должен был исходить от меня, а не от вас, господин Курбанов. И пусть он навсегда остается для вас в качестве одного из пунктов сожаления. Все, на сборы двадцать минут, — прервала саму себя Валмиерис и положила трубку. — Машина принадлежит директрисе «Лазурного берега», сбор у центрального админкорпуса.

Курбанов взялся было укладывать спортивную сумку, но, вспомнив, что поездка грозит превратиться в деловую, отказался от неё и сбросил все необходимое в кейс, который всегда служил для него тем же, чем для гражданского командировочного — баул.

Ночевать он рассчитывал в своей комнате, в московской «разведывательной» гостинке, а все необходимое для домашнего быта в ней имелось. Переодевшись в мундир и положив на спинку стула армейский плащ, Курбанов взглянул на часы. На сборы ушло семь минут. По армейским меркам, разгильдяйство непростительное, но по гражданским… Это ж какой надо быть… женщиной, чтобы назначать на сборы двадцать минут?!

День выдался уже по-московски пасмурным. Тучи над вершинами гор проносились, как разломы льдин — над водопадом, и Курбанов с тревогой посматривал на них, на закрытое свинцовой серостью небо, побаиваясь, как бы полет не отменили по метеоусловиям.

— Поторапливайтесь, майор, поторапливайтесь, — вывел его из раздумий голос Лилиан. — Она уже сидела рядом с местом водителя, который куда-то отлучился, при открытой дверце, и наблюдала, как вместо того чтобы спешить к машине, Курбанов вальяжно прогуливается.

— Предположить не мог, что вы уже в машине, — извиняющимся тоном пробормотал он, водружаясь на свое место. — Хвалю: по-армейски.

— Я ведь не сумасшедшая. Позвонила, когда сама уже была собрана до состояния «с вещами на выход».

— Какое счастье, что армейские уставы сочинялись не женщинами. Они были бы сводом человеческого коварства.

— Но не сводом человеческой глупости, каковыми они в данное время являются.

— Если бы вы пересели на заднее сиденье, мы могли бы развить тему.

— Когда рядом с вами — женщина, вы теряете способность логически мыслить, Курбанов. Вам это противопоказано, — предельно вежливо, но твердо, объяснила ему Латышский Стрелок.