Богдан Сушинский - Киммерийский закат

Если бы этот сценарий сработал, Ненашеву предоставилась бы возможность проделать самую грязную работу: объявить чрезвычайное положение и принять на себя весь гнев народа и мирового сообщества по поводу всех тех многотысячных арестов и прочих узурпаций, которые неминуемо влекла за собой «чрезвычайка». После этого Ненашев официально должен был сослаться на состояние здоровья, или — что казалось предпочтительным для его окружения и соратников — на отсутствие опыта, и передать президентские полномочия Лукашову.

Корягин вновь нарисовал незавершенный треугольник, но в кружочке, составившем его основание, жирно вывел «Кремлевский Лука». А рядом название другой операции — «Евнух».

Операция «Евнух» отличалась тем, что в данном случае Президент оставался при своих довольно шатких полномочиях, а Лукашов — при своих, еще более неопределенных. При этом учитывалось, что некоторые республики уже вышли из состава Союза, а остальные, хотя и соглашались на подписание нового союзного договора, но склонны были рассматривать его лишь как некую конфедерацию, как временную окантовку своих суверенитетов, своего национального возрождения. Вот почему смысл операции сводился к тому, чтобы максимально сохранить административную структуру, законодательство и политические реалии Советского Союза. Ну а девиз его формулировался предельно просто: «Ратовать за реформы, ничего не реформируя; а ратуя за перемены, ничего не изменять». Не нужно было прибегать к помощи аналитиков, чтобы понимать, что для «недоперестроенной» страны такой путь неминуемо оказаться бы гибельным.

Иное дело операция «Кремлевский Лука». Тут на глазах рождался диктатор, с никогда ранее не известными стране, по существу, императорскими полномочиями, которыми, впрочем, ни один российский император не обладал. Причем шефу госбезопасности было абсолютно ясно, что на роль «калифа на час» Лукашов не согласился бы. Власть для этого человека никогда не была обременительной. Он долго и завистливо шел в паре с Русаковым, считая его совершенно недостойным быть «вечно первым», как и для себя оскорбительным — быть «вечно вторым».

Высшему руководству госбезопасности было хорошо известно, насколько Кремлевский Лука хитер и коварен; каким умением располагать к себе людей он обладал. Да и полупролетарская-получиновничья внешность нового правителя представала таковой, что просто невозможно было увидеть в нем новоявленного Пиночета нижегородского разлива. В лучшем случае перед вами представал уставший от жизни, стремящийся примирить всех и вся школьный учитель, неожиданно, на волне пролетарского народовластия, оказавшийся на гребне этого самого «…властия».

Сталин и Брежнев тоже казались простаками. Что из этого вышло, лучше всего могут порассказать диссиденты, до сих пор покаянно отмаливавшие свое политическое презрение в лагерях и психушках, устроенных для подобного люда его же, Корягина, подручными.

Шеф госбезопасности мог бы смириться с таким развитием событий, если бы уверенность, что Кремлевского Луку тоже удастся довольно быстро лишить всех этих постов. Однако уверенности такой не было. Наоборот, существовала опасность развития событий по принципу бумеранга: облачась в диктаторские полномочия, Лукашов прежде всего постарался бы убрать с дороги шефа госбезопасности, а также министров обороны и внутренних дел. Мало того, Корягин даже с уверенностью мог назвать имя человека, который готовился занять кресло председателя КГБ.

Другое дело — Русаков. Этот на серьезные перестановки сейчас не решится, иначе сразу же лишился бы своей последней поддержки и в Политбюро, и в целом, во всех более или менее влиятельных государственных структурах.

Немного отвлекшись от размышлений, Корягин по внутренней связи потребовал от полковника, сидевшего в приемной, выяснить, как обстоят дела. Не забыв поинтересоваться при этом, что слышно в Главном разведуправлении Генштаба: они там хотя бы поняли, что происходит сейчас в стране? Или пока что, как всегда, пребывают в приятном неведении?

— Будет доложено, товарищ генерал, — полусонно отчеканил полковник.

Вернувшись из Лондона, Русаков какое-то время действительно пребывал под эйфорическим воздействием встречи с руководителями западных стран. Общение с сильными мира сего для «прораба перестройки» было важно само по себе, независимо от политической ситуации, вызвавшей это общение, и его конечных результатов.

У Русакова почему-то давно сотворилась иллюзия, что он принят в этот аристократический клуб даже не как лидер страны, а сам по себе, как личность. Право встречаться с лидерами многих государств генсек-президент расценивал, как одну из вершинных возможностей той власти, которой он изначально наделен в своей собственной стране; и в то же время — как один из способов укрепления своего изрядно пошатнувшегося авторитета.

Впрочем, из аналитической записки, которую Корягину подготовили спецы по США, тоже следовало, что за океаном рейтинг русского президента значительно выше, нежели в Союзе. В ней прямо говорилось, что в администрации Джорджа Буша полагают: «Как лидер великой державы Русаков свои возможности практически исчерпал». И что в правительственных кругах ведущих стран давно пришли к выводу: настало время определиться с кандидатурой человека, способного сменить «главного прораба перестройки» на этом посту.

Да что там — за океаном?! По убеждению самого Старого Чекиста и многих его сподвижников, Русаков давно представал личностью основательно потускневшей. Больше чем на «агента влияния» областного масштаба не тянувшей. А в том, что «прораб» давно стал «агентом влияния», и, волей или неволей, действует по сценарию, задуманному всемирным еврейско-масонским центром, в этом шеф госбезопасности уже ни на минуту не сомневался.

Чтобы не потерять эту мысленную нить, Корягин тут же извлек из кейса записную книжку и пометил себе: «Русаков. Связь с масонством? До 1 октября».

Впрочем, кем там в действительности представал все эти годы Русаков и по чьему заданию действовал, — со всем этим «контора» разберется со временем. Пока же этот человек все еще был наделен властью президента страны — вот с чем приходилось считаться.

Известны ли были «прорабу перестройки» выводы того секретного совещания в ЦК партии? В деталях, очевидно, нет, ведь было оговорено, что решения этой компартийной сходки остаются совершенно секретными. Но Корягин не сомневался, что кое-что до слуха Русакова все же просочилось, поскольку через два дня после этого «благородного собрания» он вдруг занервничал, всполошился и бросился за советом к нему, председателю комитета госбезопасности.