Феликс Дан - Падение империи

Не замечая недовольства приближенных готов, обиженных явным предпочтением правительницы римлянам, Амаласунта окружала себя не только памятниками римской старины, но и римскими гражданами, среди которых первое место занимал Цетегус.

На своего сына правительница обращала мало внимания. Отстранив его от дел, под предлогом молодости и слабости здоровья, Амаласунта почти позабыла о правах наследника Теодорика, удовлетворяясь тем, что юноша не противоречил мнению матери и не пытался открыто вмешиваться в управление государством.

Стремление сохранить и усилить свое влияние на правительницу побуждало Цетегуса искать сообщников среди окружающих ее, а, главное, стараться включить в число придворных людей лиц, вполне преданных его цели. Наилучшей сообщницей казалась ему Рустициана… Но как приблизить ко двору дочери Теодорика вдову казненного изменника, и как заставить Рустициану скрыть свою ненависть к готам и служить тайным целям Цетегуса?.. Случай помог искусному дипломату там, где даже его железная воля и адское искусство не могли бы сломать женское упорство.

Воспользовавшись охлаждением германской аристократии, вызванным удалением от двора нескольких лиц из ближайшей женской свиты правительницы, Цетегус сумел убедить Амаласунту в том, что возвращение ко двору вдовы Боэция вызовет восторженную благодарность в сердцах римлян и упрочит власть дочери Теодорика.

Амаласунта, всегда сомневавшаяся в справедливости обвинения, стоившего жизни отцу и мужу Рустицианы, питавшая особенное уважение к памяти Боэция, известного ученого, философа и сенатора, охотно согласилась вернуть его вдове высокое положение, которое она занимала до раскрытия заговора.

У нее была дочь, прелестный шестнадцатилетний ребенок, с тонким профилем древней камеи и шелковистыми темно-каштановыми волосами.

Стройная и гибкая, как весенняя ветка, Камилла казалась олицетворением нежности и грации. Ее движения, быстрые, легкие и очаровательные, напоминали движения газели, а глубокие темные глаза освещали нежно-белое лицо девушки. Будучи любимицей отца и деда, Камилла с трудом перенесла их потерю.

Принужденное бежать, семейство разбилось, отыскивая убежище. Оба сына Боэция, арестованные вместе с отцом, но вскоре освобожденные, удалились в Византию, где и остались для того, чтобы возбудить ненависть к готам при дворе императора. Рустициана же нашла приют в скромном домике вольноотпущенника своего отца, отплатившего дочери и внучке Симаха за благодеяния, сделавшие его свободным и зажиточным гражданином Перузии, небольшого городка вблизи Равенны.

Тихо и мирно жила вдова и дочь казненных в душном маленьком городишке, вспоминая о тенистых дворцовых садах Равенны, где выросла Камилла.

Их старый хозяин, Кордулло, в конце концов понял причину грусти живой и подвижной молодой девушки, принужденной проводить жаркое лето в душной квартире, посреди пыльного и шумного городка. В одно прекрасное майское утро он вошел в комнату, где седели его почетные и любимые гости, и смущаясь и краснея сообщил им приятную новость.

Старику удалось приобрести маленькую дачку в горах, где его аристократические гости могут пользоваться прохладой и свободой.

— Прости мне, госпожа, что осмеливаюсь предложить тебе столь скромное убежище. Не к таким дачам ты привыкла. Но все же моя бедная избушка лучше, чем душный город. Близость гор уменьшает жару. Серебристый ручей журчит по зеленому лугу, соловьи и жаворонки поют в маленьком саду, где есть и лилии и розы, любимые ваши цветы… Как ни беден мой домишко, но все же чистый воздух веет вокруг него, а сеньора Камилла может гулять по полям и лесам, не боясь неприятных встреч и городской пыли.

До слез растроганная преданностью старого слуги, Рустициана молча пожала его мозолистую руку, Камилла же, в детском восторге, кинулась на шею верному Кордулло. Решено было завтра же выехать на дачу, чтобы насладиться весенней прохладой.

Путешествие прошло весело, несмотря на его скромную обстановку. Камилла упивалась чистым воздухом полей и лесов, поминутно останавливая своего мула, чтобы нарвать букет фиалок или побегать по полям, через которые пролегала узкая тропинка, ведущая к маленькому домику Кордуллы. К полудню они достигли каменного столба, обозначавшего границу владений вольноотпущенника, который снова стал просить своих знатных гостей не осудить его скромное гостеприимство.

Старик не окончил своей речи, пораженный необъяснимой переменой окрестностей. Выражение несказанного удивления появилось на его лице… Он не узнавал знакомых мест. Все вокруг как-то преобразилось. Там, где было картофельное поле, благоухала апельсиновая роща, а дальше, вместо маленького огорода, блестела в лучах полуденного солнца зеркальная поверхность пруда, окруженного высокими пиниями. Повсюду пестрели цветы и красивые группы редких кустарников, змеились дорожки, усыпанные белоснежным морским песком.

Старый Кордулло протирал глаза, спрашивая себя, уж не бредит ли он… или, быть может, заблудился?..

Но нет. Ему навстречу бежит его собственный невольник, неуклюжий хромой кападокиец, оставленный им присматривать за домом. А вот и этот дом, но увеличенный, украшенный и измененный настолько, что Кордулло окончательно растерялся.

— Что случилось? Какой волшебник изменил мою усадьбу? — грозно обратился он к невольнику. — Говори, несчастный… Объясни мне, что здесь случилось?..

Глуповатый Юпитер упал на колени перед своим хозяином, смертельно напуганный его окриком, и принялся, заикаясь и путаясь, рассказывать, что случилось.

Недели две тому назад, на другой же день после того, как Кордулло уехал по делам в Равенну, обещая вернуться вместе с синьорами через несколько дней, на дачу явился какой-то важный римлянин и спросил: не эта ли усадьба принадлежит старому Кордулло и предназначается для вдовы Боэция.

— Так как ты повелел мне повиноваться благородной Рустициане, как тебе самому, когда она приедет сюда, то я и не счел возможным ответить «нет» на вопрос римлянина, — сконфуженно заявил невольник. — Но, Боги, что последовало за моим ответом…

— Что же? Говори толком, — нетерпеливо перебил Кордулло. — Что сказал и что сделал неизвестный римлянин?..

— Он удалился, хозяин, но только для того, чтобы вернуться на другое утро с целым полчищем садовников, плотников и каменщиков… И что только ни натворили они здесь… Вспомнить страшно, как сотни рук принялись сажать и пересаживать, рыть и засыпать, строить и разрушать, стучать и шуметь так, что я чуть не оглох от их молотков…

— Что же они отвечали тебе? — перебила Рустициана, улыбаясь отчаянным гримасам бедного раба. — Ведь не мог же ты не спросить, кто прислал всех этих рабочих?