Феликс Дан - Падение империи

— И без моего ведома, — дополнила Амаласунта дрожащим от негодования голосом.

— Да, матушка… Я предпочел огорчить тебя, действуя без твоего ведома, дабы не обидеть правительницу, поступая против ее воли.

Наступило молчание. Римские сановники совершенно растерялись перед неожиданной решимостью и энергией юного короля, которого они вчера еще считали несмышленым и больным мальчиком. Взоры всех обратились на Цетегуса, как бы спрашивая у него совета и поддержки.

Но префект Рима находился в странном состоянии. Тщетно пытался он сосредоточить свое внимание на том, что говорилось вокруг него. Его мысли были заняты зеленой занавесью, из-за которой ясно виднелась часть ноги в вороненых доспехах.

«Кто бы это мог быть? — спрашивал себя Цетегус. — И зачем этот неведомый «кто-то» сидит между нами? Очевидно, это враг и притом один из опаснейших врагов моих. Но кто именно?..»

И тщетно ломая себе голову над этим вопросом, Цетегус упустил время ответить молодому монарху одним из тех сухих и колких замечаний, которые действуют на пылкие и страстные натуры так же, как капля холодной воды, падающая в котел с кипящей водой, сразу прекращая кипение.

Не слыша возражений, Аталарих продолжал, спокойно и повелительно окинув присутствующих взглядом, исполненным истинно королевского достоинства.

— Еще до народного собрания порешили мы исправить тяготившую нас несправедливость. Благороднейшие сыновья народа нашего и ближайшие свойственники наши, мужественные воины, помогавшие деду нашему созидать и укреплять престол Германо-Итальянской империи, — герцоги Тулун, Иббас и Пизо удалились от двора нашего, тяготясь жизнью, идущей вразрез с правами готов и с нашей безопасностью. Признавая присутствие этих могучих героев, столь же необходимых в совете, как и в войсках, мы призвали их обратно, о чем и сообщаем нашей мудрой матери и всем присутствующим… Родственники наши прибудут на днях в Равенну, дабы помочь нам исправить ошибки и упущения, сделанные после смерти моего великого деда… Вокруг трона германского монарха слишком мало готов и слишком много римлян… Германским героям, герцогам Тулуну, Иббасу и Пизо, а также присутствующему здесь графу Витихису, поручаем мы обследовать военную силу государства, проверить наличность и вооружение нашего верного готского войска, так же как и крепостей и флота, для выяснения и немедленного исправления недостатков и пополнения численности.

«Этого нельзя допустить… Ни под каким предлогом, — решительно подумал Цетегус, но не смог остановиться на этой мысли, так как его взгляд уловил движение зеленой занавеси, скрывавшей его врага. В этом он уже не сомневался. — Да, это один из моих смертельных врагов, и притом враг наиболее опасный… И не без причины спрятан он здесь», — невольно думал римлянин, и эта загадка отвлекала его внимание и мешала ему сосредоточиться настолько, что он лишь едва расслышал половину того, о чем говорил Аталарих.

— Так же желаем мы видеть вблизи нас нашу прекрасную сестру, Матасунту. Ее отослали в изгнание, в далекий и пустынный замок Трентино, за то только, что она не согласилась стать женой старика-римлянина… Мы возмущены этой несправедливостью и уже распорядились о возвращении ко двору прекраснейшего цветка готского народа.

— Это невозможно, сын мой… Я никогда не допущу этого… Ты нарушаешь мои материнские права…

— Как старший в роду, как государь и повелитель готов, я остаюсь повелителем и в собственной семье… Моя ученая мать, конечно, знает, что ее «римское право» в этом пункте гласит одинаково с нашим, германским: «женщинам подобает молчать в собрании мужчин», — перевел Аталарих изречение для не понимающих по-латыни готских сановников.

Сдержанный шепот одобрения ответил на слова молодого монарха. Готы, видимо, ликовали. Зато римляне, не исключая Кассиодора, казались униженными и уничтоженными. Растерянно глядели они на правительницу, грустно ожидая от нее помощи.

Бледная, как полотно, но со сверкающим взором, поднялась Амаласунта со своего кресла и заговорила глухим, слегка дрожащим голосом.

— Не слишком ли ты много берешь на себя, сын мой?.. Вспомни слабость своего здоровья, вспомни свою молодость и подумай, не окажется ли меч и скипетр Теодорика Великого слишком тяжелым для руки больного мальчика? Никогда суровые германцы не признают совершеннолетним слабого, едва вставшего с постели, юношу.

— Об этом не беспокойся, государыня, — раздался насмешливый и суровый голос за спиной правительницы.

Она подняла голову и взглянула в голубые глаза старого Гильдебранда, сверкающие злобной радостью.

— За твоего сына отвечаю я, его оруженосец и учитель… Дочь Великого Теодорика может быть уверена, что все готские воины признают взрослым того, за кого поручился Гильдебранд, сын Хильдунга.

— Я же попрошу мою мать не терять почтения к тому, кого воля ее великого отца и народное желание сделали носителем короны. Я был для моих верных готов больным мальчиком, — это правда. Но Господь вернул мне здоровье, и теперь я чувствую себя достаточно сильным и достаточно зрелым для того, чтобы бороться и побеждать врагов моего народа… явных и тайных.

Окончательно уничтоженная Амаласунта медленно села обратно в кресло и дрожащей рукой опустила на свое лицо длинное вдовье покрывало.

Встретив умоляющий взгляд правительницы, Цетегус хотел уже подняться, заговорить и принудить дерзкого мальчишку осознать свою слабость и неопытность, но колебание зеленой занавески снова отвлекло его внимание.

— Да… Там спрятан мой злейший враг, — с непоколебимой уверенностью произнес он чуть ли не вслух. — И его присутствие грозит мне опасностью… Но какой?..

— Корнелиус Цетегус… — долетел до него голос Аталариха. — Префект Рима, приблизься.

Цетегус вздрогнул… «Вот она, опасность…» — мелькнуло в его голове, но он сейчас же овладел собой и, спокойно выйдя вперед, остановился в трех шагах от трона.

— Я здесь, государь… Жду приказаний, — произнес он со спокойным лицом и почтительно склонил голову.

Аталарих пытливо взглянул на него.

— Скажи мне, что нового в Риме, префект? — произнес он наконец.

— Ничего особенного, государь.

— Все ли спокойно в Риме?

— Точно так, государь.

— Тебе известно настроение граждан, Цетегус. Я ведь знаю, что римляне доверяют своему префекту… Скажи же нам, о чем думают ваши пылкие и переменчивые квириты? Как относятся римские граждане к моим готам?..

— С уважением, подобающим народу Теодорика Великого, — отвечал Цетегус по-прежнему спокойно, но в голосе его точно молотком отбивал кто-то: «Вот она, опасность… Но им не удастся захватить меня врасплох…»