Феликс Дан - Падение империи

Судорожные рыдания заглушили голос Камиллы.

Цетегус обменялся красноречивым взглядом с Рустицианой, старающейся успокоить рыдающую дочь.

«Надо торопиться, — думал патриций, глядя на прелестное, бледное и заплаканное лицо молодой девушки. — На такую ненависть долго нельзя рассчитывать…»

Рустициана нежно ласкала темнокудрую головку дочери.

— Успокойся, дитя мое… Клянусь тебе, что он полюбит тебя…

— Или умрет… — едва слышно добавил Цетегус.

Опасения Цетегуса оправдались… Совершенно неожиданно префект Рима получил приглашение на заседание совета, созванного молодым королем от своего имени, а не от имени правительницы, как это было обыкновенно. Одну минуту Цетегус колебался, исполнить ли ему волю Аталариха, подтверждая этим нарушение прав Амаласунты, или же протестовать своим отсутствием против своеволия «дерзкого юноши».

«Нет, это не годится. Я должен заглянуть в лицо опасности, — решил он наконец. — Кто знает, о чем будет говорено на этом совете? Лучше самому услышать это, чем узнать от других слишком поздно…»

Когда префект Рима вошел в залу, служащую молодому королю кабинетом, он остановился пораженный, узнав комнату, в которой говорил с ним умирающий Теодорик… К этой самой колонне прислонился тогда больной лев, где теперь стояло два резных кресла из слоновой кости. На одном из них сидел Аталарих. Золотая корона Теодорика сверкала на его темных кудрях. Золототканная пурпурная мантия ниспадала с плеча на ступени кресла, а под мантией виднелась рукоятка боевого меча Теодорика, драгоценные камни которого ярко сверкали при каждом движении царственного юноши.

Перед тронными креслами широким полукругом расположились знатнейшие вельможи и сановники, римляне и готы — все вперемежку, но с одинаковым выражением недоумения, беспокойства и любопытства на лицах. Не доставало только правительницы, за которой послан был один из готских офицеров, начальник караульной службы, значительно усиленной и занимавшей все внутренние помещения. И здесь, даже между колонн, мелькали копья и синие плащи.

У входа же стоял, с обнаженным мечом в руках и стальном шлеме на голове, знакомый и ненавистный Цетегусу граф Витихис.

В ожидании Амаласунты Аталарих обменялся несколькими словами со старым Гильдебрандом, стоящим, по праву военного воспитателя и оруженосца короля, позади трона, положив руку на его спинку. Цетегус тщетно напрягал слух, стараясь уловить слова короля. Он подметил только веселую, слегка насмешливую улыбку, осветившую суровые черты старика при появлений префекта, и затем быстрый взгляд, который король кинул на тяжелую зеленую занавесь, закрывающую пространство между двумя колоннами, позади трона.

«Что значит этот взгляд?» — спросил себя Цетегус, но в эту минуту в дверях появилась Амаласунта, в сопровождении двух придворных дам, и отвлекла внимание римлянина.

Аталарих быстро встал, почтительно поцеловал руку правительницы и проводил ее к креслу, поставленному рядом со своим, но по левую сторону и ступенью ниже своего.

Амаласунта вздрогнула, заметив это, и подняла руку, как бы желая протестовать, но Аталарих предупредил ее, почтительно, но твердо прося «занять место, подобающее матери короля», и принять участие в совещании «созванным по особо важному поводу».

Любопытство заставило Амаласунту промолчать. Она опустилась в кресло, жестом своей красивой руки повелевая женской свите покинуть комнату.

Едва только двери затворились за ушедшими женщинами, как Аталарих вторично поднялся и остановился возле трона. Он торжественно заговорил, обращаясь ко всем присутствующим.

— Я пригласил тебя, дорогая матушка, и вас, верные слуги и советники моего деда, для того, чтобы сообщить вам свое твердое намерение принять бразды правления в собственные руки.

Шепот удивления пронесся по комнате, но никто не заговорил громко. Пораженные присутствующие, видимо, не находили слов. Аталарих же продолжал, как бы не замечая всеобщего недоумения.

— Государству, созданному трудами моего великого деда и храбростью нашего верного народа, грозят большие опасности… Настолько серьезны эти опасности, что только законный монарх может предотвратить или победить их…

Пользуясь минутным молчанием короля, Кассиодор поднялся со скамьи, занимаемой важнейшими сановниками, и проговорил почтительно:

— Дозволь доложить тебе, государь, что твоей гениальной матерью — правительницей, так же как и твоим вернейшим слугой, Кассиодором, давно уже учтены опасности и приняты меры…

— Моего вернейшего слугу Кассиодора я попрошу замолчать, пока я не спрошу его мнения, — холодно и спокойно перебил Аталарих. — Мы — король готов и император италийский, крайне недовольны тем, что сделано и упущено советниками моей мудрой матери… Именно поэтому и стало необходимо, чтобы мы, законный монарх и единственный полноправный наследник деда нашего, Теодорика Великого, приняли бразды правления из неумелых или нерадивых рук, в которых они находились до сих пор… Для объявления этого намерения и собран нами сегодняшний совет.

Гробовое молчание встретило это заявление молодого короля. Никто не решался заговорить после Кассиодора, беспомощно глядящего на правительницу, пораженную не меньше всех остальных.

— Мой сын забывает о своем возрасте, — вымолвила она наконец. — По римским законам, совершеннолетие Цезаря наступает на двадцать втором году от рождения. Тебе же недавно исполнилось девятнадцать.

— Законы римских Цезарей нас не касаются, матушка, — спокойно и решительно ответил Аталарих. — Дочь Теодорика Великого, надеюсь, не забыла, что в жилах наших течет чистая германская кровь. Поэтому нам подобает сверяться исключительно с германскими законами, которые — моя мудрая мать не могла это упустить из вида — признают совершеннолетним всякого юношу, объявленного народным собранием способным носить оружие. Для этой цели мы и решили созвать наших верных готов в Равенну на первый день летнего равноденствия.

— Но, государь… — осмелился вторично заметить Кассиодор, — до того дня остается всего две недели… Возможно ли будет разослать гонцов в отдаленные провинции?

— Все это уже сделано, — спокойно ответил Аталарих. — Граф Витихис и Гильдебранд уже озаботились рассылкой приглашений, и все нужные ответы нами уже получены. В назначенный день в Равенне соберется для военного смотра большая половина моих верных готов. Число более чем достаточное для народного собрания.

Бледное лицо Амаласунты вспыхнуло.

— Кто подписал этот указ? — гордо спросила она.

— Я сам, дорогая матушка… Должен же я был доказать своим верноподданным, от которых ожидаю признания своего совершеннолетия, что я умею действовать самостоятельно.