Феликс Дан - Падение империи

— Я помешал тебе, Камилла, — произнес он спокойно, почти равнодушным голосом. — Прости невольную неделикатность… Я не мог ожидать встречи с тобой в такой ранний час и не хочу мешать тебе…

Грациозным жестом перебросил Аталарих через плечо полу шелкового плаща, с широкой каймой, и отошел от павильона.

Камилла почувствовала острую боль в сердце, которую объяснила ненавистью. Но вспомнив уроки Цетегуса, она нерешительно вымолвила:

— И я не хочу тебе мешать, король готов… Останься… Прошу тебя… — прибавила она едва слышно.

Аталарих вернулся на прежнее место. Едва заметная улыбка мелькнула на его прекрасном грустном лице.

— Благодарю тебя, Камилла, за позволение остаться… Я всегда любил это место, сегодня же такое дивное утро… Но, прошу тебя, не выдавай меня матушке и ее докторам. Они запирают меня на целые дни в душных комнатах так усердно, что невольно приходится ускользать потихоньку, чтобы глотнуть свежего морского воздуха, который для меня, это я чувствую, полезней всякого лекарства.

Камилла слушала, не веря своим ушам… Неужели этот спокойный юноша, холодно говорящий с ней, тот самый Аталарих, которого любовь положила без чувств к ее ногам?.. Как мог, как смел этот юный варвар оставаться равнодушным при встрече с ней? Или его любовь уже угасла? Так скоро?.. Неужели ее красота стала бессильной?

Камилла с недоумением глядела на красивого юношу, не понимая, откуда у этого короля варваров столько спокойного достоинства и грациозного величия. Каждое движение этого юноши просилось на картину. Каждый художник был бы счастлив найти подобную модель для статуи Аполлона или спящего Амура, узнанного подкравшейся Психеей. Камилла не спускала глаз с прекрасного юноши, не понимая, что происходит в ее душе. Давно ли она негодовала на сына варваров, осмелившегося поднять взор на дочь римского патриция, давно ли считала любовь наследника Амалунгов кровным оскорблением для дочери Боэция. А теперь же, когда Аталарих, казалось, совершенно позабыл свое чувство, теперь она испытывала большее негодование, чем тогда, у ручейка в горах Ацума.

Камилла потупила глаза, боясь неосторожным взглядом выдать волнующие ее противоречивые чувства.

Аталарих же продолжал говорить спокойно, видимо не замечая ее волнения. Он не спускал глаз с синей дали моря, где на горизонте виднелись черные тени скалистых островов, известных под именем «Игл Амфитриды».

Солнце еще скрывалось за горизонтом, но лучи его уже играли бриллиантовыми блестками по тихо колышущимся волнам. Казалось, будто широкая золотая лента соединяла темную зелень берега со сверкающим небом, по синеве которого медленно разливалась пурпурная заря, освещая белоснежные хлопья облаков нежными оттенками перламутра.

— О, какая дивная картина, — как бы невольно прошептал Аталарих. — Взгляни на море, Камилла… Помнишь, как мы думали детьми, что этот золотой мост, протянувшийся через море, соединяет нашу землю с неведомыми небесными островами вечного блаженства…

— Вечного блаженства… — машинально повторила Камилла. — Где оно?.. Его нет и быть не может…

Внезапно обернувшись, Аталарих взглянул ей прямо в лицо.

— А ведь ты была права, Камилла… Помнишь, как мы с тобой спорили именно здесь? Ты стояла у подножья статуи Энея, а я напротив, опираясь на щит родоначальника моего народа. Мы оба восхваляли наших героев. Ты говорила о Сципионах, о Камилле и Цезаре, — я об Аларихе и Теодорике… Ты была красноречивей меня, но тогда я тебе не верил. И когда былая слава твоих предков ослепляла меня, я гордо говорил тебе: «Да, но все это в прошлом… Тебе и твоему народу принадлежит прошлое, будущее же — это мы, германцы Амалунга…» Мы были детьми тогда… Теперь я уже не повторю тебе этих слов…

— Почему? — прошептала Камилла.

Она была поражена и возмущена спокойным достоинством этого юноши. Царственное величие его осанки, взгляда и движений казались ей личным оскорблением. Как смел этот варвар глядеть на нее свысока, на нее, дочь римского патриция? Как смел он говорить с ней как равный с равной? Как смел так скоро победить то чувство к ней, которое она считала таким серьезным?.. Страстное желание уколоть, уязвить, вывести из себя этого юношу, разрушить его безмятежное спокойствие поднялось в груди Камиллы с такой силой, что она с трудом справилась с собой, с трудом сохранила достаточное хладнокровие для того, чтобы выговорить насмешливо:

— Значит ты, король готов, понял, что твои варвары получили от природы меньше, чем мы, римляне?

— Да, Камилла, меньше… Счастья и жизнерадостности. А в них великая сила. В счастье и красоте радость жизни… Здесь, в твоей Италии, они повсюду. Посмотри, вон там, видишь группу рыбаков?.. Это твои соплеменники, Камилла, — италийцы. Как они прекрасны — и все вместе, и каждый порознь. Каждый их жест так и просится на полотно… Вглядись в их лица — ни на одном не найдешь ты и следа грусти, тоски… мысли. Поистине счастливое племя… Им дано безмятежное счастье Богов и благородных животных… Вот чего не достает нам, детям туманного севера…

— Только этого? — насмешливо вставила Камилла.

— Не смейся, Камилла. В счастье великая сила… Нам же, готам, счастья не видать ни в жизни, ни в истории… ни всему народу, ни каждому в отдельности. То, что дается вам, южанам, легко и незаметно, мы должны покупать сверхчеловеческим трудом и тяжелыми жертвами. Каждую радость, каждый успех в жизни и истории мы оплачиваем долгими и тяжелыми страданиями. Белоснежный цветок наших гор умирает, пересаженный в теплую землю со своих снеговых вершин… И мой народ, могучий и благородный, великодушный, умный и добрый, заброшенный судьбой в чужую страну… Он не может прижиться у вас. Не может сродниться ни с людьми, ни с природой…

В груди Камиллы клокотало негодование. Злоба душила ее… Злоба на этого царственного юношу, слишком прекрасного для варварства.

— Кто же заставлял вас спускаться с гор? — резко спросила она. — Кто принудил вас придти сюда?.. Мы вас не звали и не желали… Что же влекло вас сюда?

— Спроси у мотылька, летящего на огонь, зачем он обжигает себе крылья? Зачем кружится вокруг пламени, привлекающего его?.. Слишком прекрасно это пламя, слишком тепло, светло и соблазнительно… Бедный мотылек не может, да и не хочет понять, что должен заплатить жизнью за близость к красивому огоньку. Твоя родина прекрасна, Камилла… Прекрасно это синее море и синее небо… Так же прекрасно, как и люди, живущие здесь… Об этой красоте мечтали мы, ее видели во сне и наяву. Эта красота тянула нас сюда невидимыми и неразрывными нитями. Любовь к красавице Италии привлекла сюда мой народ… Она же будет его гибелью…

— Любовь? — насмешливо повторила Камилла. — Да разве может любовь овладеть целым народом, заставляя его забыть все на свете… обезуметь?