Феликс Дан - Падение империи

— Сын и государь мой, — торжественно произнесла Амаласунта. — Я слишком много выстрадала в эти минуты, чтобы противоречить тебе… Будьте счастливы, дети мои… Люби его, Камилла. Он заслуживает твоей любви.

Всегда холодное выражение лица правительницы приняло не свойственное ей мягкое выражение, делающее ее еще красивей. С редкой у этой гордой и честолюбивой женщины нежностью обняла она короля и его невесту под восторженные крики всех присутствующих.

Один Цетегус стоял бледный, мрачный и озлобленный, закусив губы до крови и благодаря судьбу, что внимание Кассиодора было отвлечено общим восторгом.

— Проклятье… — шептали губы железного римлянина. — Опять неудача… И так близко к цели… О, женщины! Вы созданы на погибель всех великих планов. А, Рустициана?.. Ты здесь?

Лодка Кордулло в свою очередь пристала к берегу, и Рустициана подымалась по мраморным ступеням пристани, бледная, растерянная, едва живая от волнения. Она все еще не могла придти в себя, не могла отдать себе отчета в том, что случилось.

— Камилла… дитя мое, — воскликнула она, увидев свою дочь в объятьях Амаласунты.

Торжественно подвела к ней правительница молодую пару, и обняв вдову Боэция, проговорила с не свойственной ей нежностью:

— Мы не станем мешать их счастью… Не правда ли, Рустициана?

— О, матушка, — прошептала Камилла, пряча голову на груди матери. — Я так люблю его…

— Матушка… — почти так же нежно повторил Аталарих. — Отдай мне мою королеву.

Рустициана стояла потрясенная, обезумевшая. Она видела искаженное гневом лицо Цетегуса за кустами цветущего жасмина. Его жгучий взгляд приказывал ей что-то. Но что?.. В этом она не могла отдать себе отчета, хотя и сама чувствовала необходимость что-то сделать, что-то сказать, и не понимала, что… Она молчала, крепко сжимая руку Камиллы.

Это молчание поразило и испугало Аталариха. Мысль о новой борьбе, о новых страданиях сжала его сердце, утомленное пережитым волнением.

Внезапная судорога сдавила горло Аталариха и он невольно протянул руку, как бы ища опоры. Любящим сердцем почувствовала Камилла его страдания и, вырвавшись из объятий матери, кинулась к королю.

— Боже мой… Королю дурно! — вскрикнула она. — Скорее лекарство… Где кубок с вином?

С легкостью сирены Камилла вбежала на ступени павильона, где находился золотой кубок, приготовленный для короля. Быстро сдернув покрывающую его салфетку, она поднесла кубок к губам Аталариха. — Пей, возлюбленный государь, — прошептала она голосом нежным, как щебетание весенних птиц. — Это подкрепит тебя…

Рустициана пошатнулась, но в то же мгновение она почувствовала, как железная рука схватила ее руку, увлекая в кусты.

— Цетегус… — прошептала она. — Ты слышал?

— Молчи, — прошипел римлянин. — Все еще может быть спасено…

А Камилла продолжала щебетать своим нежным голоском:

— Выпей, государь… Ты разволновался… Да и могло ли быть иначе?.. Эти же капли всегда тебя успокаивали.

Аталарих принял полную чашу из ее рук и со счастливой улыбкой протянул ее своей невесте.

— Я выпью после тебя, Камилла. Отпей первая, моя дорогая. Это твое право, королева готов.

Цетегус невольно сделал шаг вперед. Взгляд его пожирал Камиллу, светлую, радостную и обаятельную, как сама весна. В холодном сердце бесчувственного заговорщика шевельнулось что-то, похожее на нежность, на раскаянье… Одна минута, и эта юная, прекрасная, богатая счастьем и надеждой жизнь должна угаснуть… И он, стоящий рядом с Рустицианой, создал это ужасное сплетение роковых обстоятельств. Он, Цетегус, погубит дочь. Рустицианы… Женщины, любившей его так безумно, которую и он любил когда-то… Давно ли это было, когда вся зардевшись стыдом, неверная жена Боэция шептала на ухо своему верному другу: «Цетегус, жизнь моя… Это будет наш ребенок, плод нашей любви»… Он долго верил этим словам, долго гордился красотой Камиллы, считая ее своей дочерью, а теперь… Теперь он должен убить ее своим молчанием…

Дрожь пробежала по телу Цетегуса… Он чуть не крикнул, чуть не поднял руки, чтобы вырвать отравленный кубок из рук Камиллы. Внезапно в уме его возник роковой вопрос: «А что же будет с заговором, с тобой самим, с Римом?»

Рука Цетегуса бессильно опустилась. Спасти Камиллу, значило погубить себя. Это значило быть арестованным не завтра, — нет, а сейчас же, сию минуту, как отравителю, как цареубийце… и тогда прощай, все планы, все честолюбивые надежды. Прощай, свобода Рима… Спасти дочь Рустицианы значило навсегда погубить родину. Рим или Камилла?.. С одной стороны: свобода, месть, могущество и родина, — с другой, капризная девочка, отдавшаяся врагам. Разве возможно колебание?.. Рим или Камилла?..

Цетегус, до боли сжав руку Рустицианы, увлек ее еще дальше, в тень высоких кипарисов, откуда она не могла видеть своей дочери.

Вся зардевшись, Камилла подняла полный бокал.

— Пью за счастье моего обожаемого государя, — прошептала она, и отпила глоток под восторженные крики придворных готов, к которым присоединились и римляне, увлеченные общим настроением.

Одна Рустициана молчала. Она не видела, как ее дочь, красивая, с улыбкой передала Аталариху смертельную чашу.

— Пью за мой верный народ, — торжественно произнес Аталарих. — Да поможет мне Бог быть ему достойным правителем. Пью за мое счастье, неразрывное со счастьем моих готов. Пью за братское единение германцев и римлян и за благородную римлянку, будущую императрицу италийскую, подарившую любовь и счастье королю готов.

И выпив кубок до дна, Аталарих поставил его обратно на жертвенник Венеры и обернулся.

Взгляд его упал на Цетегуса, невольно подавшегося вперед.

Странная ледяная дрожь пробежала по жилам молодого короля при виде мрачных глаз римлянина, сверкающих загадочным торжеством. Чисто адская насмешка раздвинула тонкие губы Цетегуса, почтительно склонившего голову перед юным монархом.

— А… и ты здесь, Цетегус… Я не ожидал и не желал видеть тебя сегодня, префект Ри…

Слово «Рим» замерло на губах Аталариха. Он пошатнулся, протянул руки и без крика, без стона свалился на землю, к подножию статуи богини любви и красоты…

— Аталарих, жизнь моя…

Вопль ужаса и отчаяния огласил воздух. Одним прыжком очутилась Камилла возле упавшего и, вскинув руки, как бы призывая небо на помощь, бесчувственно свалилась на неподвижное тело.

— Врачей… Скорее зовите Энея… — раздался громкий повелительный голос Цетегуса, посреди несвязных криков и противоречивых приказаний десятков голосов. Обезумевшие придворные метались, потеряв голову.

— Зовите греческого врача, — громко повторил Цетегус, — а покуда дайте воды. Быть может, это простой обморок от переутомления.