Феликс Дан - Падение империи

При виде жены Витихис передал поводья сыну и легким прыжком спустился на землю.

— Моя Раутгундис… Моя жена… Моя радость, — прошептал он, обнимая сияющую счастьем женщину.

— Витихис„. Желанный мой… Слава Богу, вот ты и дома. Уж я заждалась тебя, ненаглядный мой…

Раутгундис прижалась головой к груди мужа.

— Да, сегодня мне было нелегко вырваться из Равенны. Но я обещал приехать к тебе в новолуние…

— И сдержал свое слово, как всегда, — радостно докончила Раутгундис.

Супруги вошли в дом и расположились на полуоткрытой террасе, освещенной лучами заходящего солнца. Не успел Витихис положить свой шлем на мраморную скамью, как появился Атальвин с корзиной персиков и винограда. Вслед за ним пришел Вахис с амфорой вина и целая толпа готов, мужчин и женщин, несущих хлеб, сыр, масло, холодное мясо и прочую снедь. В одну минуту мраморный стол перед скамьей оказался покрытым домотканой белоснежной скатертью, на которой аппетитно расставлен был простой, но вкусный сельский ужин.

Весело поздоровался Витихис со своими невольниками. Радостный возглас готов ответил на его ласковые слова.

— А где же Какие и Давис?.. И почему я не вижу ни Цецилии, ни других?

— У них совесть нечиста, — добродушно ухмыляясь, ответил Вахис.

— Что такое? — серьезно произнес Витихис. — Кто смеет говорить о нечистой совести в моем доме?

— Да ты не сердись, господин, — успокаивающе заметил рыжебородый великан. — Наши черномазые ничего такого особенного не натворили. Они только попались под мой кулак, и вот теперь их возлюбленные прикладывают мокрые тряпки к их рожам. Эти черномазые ужасные неженки. От простой тукманки у них сейчас фонари под глазами.

Остальные невольники тихо пересмеивались, подталкивая друг друга. Тут были исключительно готы. Высокие, сильные и здоровые люди: мужчины, крепкие и жилистые, как старые дубы, женщины, стройные и гибкие, как молодые тополя, и все светлоглазые и белокурые, с различными оттенками густых и длинных волос.

Витихис с явным удовольствием глядел на своих верных слуг.

— На этот раз не хочется бранить тебя, Вахис, потому что дерзкие буяны заслужили наказание. Но впредь обращайся поосторожней со своими кулаками. Ты знаешь, что италийцы с ними не справятся, а пользоваться чужой слабостью недостойно доброго гота. Ну, ступайте ужинать, дети мои. Наша дорогая хозяйка пришлет вам пару бочонков пива ради возвращения хозяина. Завтра утром я осмотрю полевые работы и увижу, достойны ли вы подарков, привезенных мной.

Когда обрадованные невольники удалились, Витихис обратился к жене, прислуживающей ему за столом, выбирая лучшие куски и наполняя чашу прекрасным старым вином.

— Ты упомянула имя Кальпурния, моя Раутгундис. Что у вас с ним вышло?

— Видишь ли, голубчик… С Кальпурнием у нас вышло недоразумение… По крайней мере я надеюсь, что это только недоразумение, которое можно уладить… На прошлой неделе мы скосили луга, а третьего дня собирались перевозить сено домой. Но в ту же ночь невольники Кальпурния перетащили все сено к нему на двор. Я сейчас же послала Вахиса к соседу потребовать возвращения нашей собственности, но он ответил грубостями…

Витихис спокойно доел кусок холодной дичи.

— Не беспокойся, жена… Кальпурний образумится, и наше сено будет возвращено.

— А если он не послушает тебя, отец, так мы объявим ему войну и пойдем против него набегом… Я, Вахис и Хундинг. Этого будет довольно против римских трусов. Только ты дашь мне настоящий меч, вместо моего деревянного. Не правда ли, папа?

Витихис ласково положил руку на белокурую головку мальчика.

— Об этом мы еще успеем поговорить, Атальвин. Сегодня же тебе пора ложиться спать, мой мальчик. Не правда ли, хозяйка?

— Да, Атальвин, иди в постельку, дитя мое, — ответила счастливая мать, обнимая прелестного ребенка.

— Видно, что ссоры с италийцами никогда не прекратятся, — серьезно заметил Витихис. — Раздоры передаются по наследству, от дедов к отцам, и от нас к детям нашим… Это грустно, конечно, но, быть может, и естественно… Но все же меня серьезно беспокоит мысль о том, что у тебя здесь начинаются ссоры с соседями, пользующимися моими частыми отлучками. Переезжай-ка лучше ко мне в Равенну, Раутгундис.

— Ты шутишь, родной, — с улыбкой ответила Раутгундис. — До сих пор ты ни разу не позвал меня к себе, в Равенну, даже не представил нашему покойному королю, которого мой старый отец считал великим героем. Целых девять лет прошло со дня нашей свадьбы, а до сих пор ни один человек в Равенне не знает, что на свете существует графиня Витихис, бедная Раутгундис. Ты скрывал наш брак как преступление.

— Нет, голубка моя… Как клад, который прячут от любопытных глаз и жадных рук, — поправил Витихис, нежно обняв жену.

Раутгундис улыбнулась счастливой и радостной улыбкой.

— По правде сказать, я никогда не задумывалась над причинами твоего поведения, мой Витихис, слепо повинуясь каждому твоему слову. Я была счастлива с тобой здесь, в уединении, гораздо счастливей, чем была бы в раззолоченных палатах королевского дворца.

— У меня же была особая причина скрывать мое счастье, дорогая, от придворных и даже от самого короля, и причина серьезная… Иначе разве мог бы я расставаться с тобой так часто? Но в настоящее время причины этой уже не существует, и я могу рассказать тебе всю правду…

Раутгундис прислонила голову к плечу своего мужа.

— Говори, ненаглядный мой, говори, если хочешь… Мне же не надо знать причины твоих решений. Для меня они и так остаются законом.

— Но мне будет легче, когда ты узнаешь, почему твой муж прятал от любопытных глаз ту, которой он гордился как лучшей женщиной в мире, как матерью своего сына и своей женой и хозяйкой. Когда я нашел тебя среди гор нашей родины, король Теодорик пожелал женить меня на своей дочери, Амальберге, вдовствующей королеве Тюрингов. Ее народу грозили войной бурные Франки, и женщине на престоле трудно было справиться с врагами…

— И ты должен был бы быть королем, мой Витихис? — с невольной гордостью прошептала Раутгундис.

Витихис пожал плечами.

— Моя Раутгундис была мне милей престола и короны… Я отклонил предложение короля, объявив Теодорику, что никогда и ни на ком не женюсь. И я не лгал тогда. Ведь я не знал, удастся ли мне добиться твоей любви и согласия твоего отца. Ты помнишь, как долго он противился нашему счастью. Я же, конечно, никогда и ни на ком не женился бы, если бы только ты не стала моей… Однако король все же был мной недоволен. Так что, когда мне удалось наконец уломать твоего отца, то я все же не решился признаться Теодорику в своем браке.

— Теперь я понимаю тебя, мой Витихис, и вдвойне благодарю тебя за любовь, ради которой ты отказался от короны и престола. Но отчего ты мне до сих пор ничего не говорил обо всем этом?