Феликс Дан - Падение империи

В большом столовом зале, расположенном на севере, уже были зажжены светильники, когда Цетегус появился в дверях, предшествуемый невольником, обязанностями коего было докладывать имена входящих гостей.

Появление пожилого сановника произвело немалый эффект. Присутствующие молодые люди приподнялись на своих ложах, а хозяин дома встал навстречу входящему.

— Привет благородному Цетегусу… Я счастлив видеть тебя в моем скромном жилище, и благодарю нашего общего друга, Люция Люциния, за удовольствие твоего присутствия, которое приписываю исключительно твоей любезности и снисходительности.

Красивый молодой человек, в строго выдержанном древнегреческом хитоне и в плаще, с венком из лилий на характерной курчавой голове, с блестящими черными глазами, произнес свое приветствие с таким тонким соединением собственного достоинства и почтения, подобающего человеку старшему по летам и общественному положению, что Цетегус с особенным вниманием взглянул в энергичное смуглое лицо Каллистрата, сразу почуяв в нем недюжинную личность.

Навстречу префекту Рима пахнула волна горячего воздуха, насыщенного опьяняющим благоуханием свежих цветов и тонких вин. Яркое пламя многочисленных бронзовых светильников красиво отражалось на инкрустациях золота, перламутра и черепахи, которыми были выложены стены и которые дробились на разноцветной мозаике мраморного пола. Расположенный подковой обеденный стол окружали седалища из резной слоновой кости, с подушками из пурпурного бархата с золотой бахромой. Гостей окружал целый рой невольников, молодых мальчиков и красивых юношей, в богатых туниках из дорогих тканей, скорей, обнажающих, чем прикрывающих красивые формы их тела.

Цетегус поздравил хозяина с изяществом убранства его жилища и с прекрасным подбором служителей.

Каллистрат скромно улыбнулся.

— Я недаром родился и вырос в Коринфе, где еще живы предания о красоте древней Эллады, — скромно ответил Каллистрат. — Переехав в Рим, я постарался окружить себя воспоминаниями о моей прекрасной родине, и я счастлив, если такой знаток и ценитель, как ты, одобряешь мое скромное жилище… Однако, позволь представить тебе дорогих друзей, ожидавших тебя с не меньшим нетерпением, чем я Нас немного, как ты можешь видеть…

— Не меньше числа граций и не больше числа муз, — улыбаясь, ответил Цетегус, поочередно приветствуя присутствующих. — Большинство из твоих гостей мне знакомы, хотя я и не имел случая познакомиться с ними поближе. Я остаюсь твоим должником за этот счастливый случай.

Польщенная молодежь горячо приветствовала Цетегуса, который оказался таким милым, простым и жизнерадостным товарищем.

— Мы заранее избрали тебя председателем нашего пира, Цетегус, — заявил Люциний.

— Надеюсь, ты не откажешься занять место симпозиарха, — в свою очередь прибавил хозяин, подводя своего гостя к почетному, или «консульскому» месту, к ложу, поставленному выше остальных.

— От почетных обязанностей никогда не отказываются, друг Каллистрат… Я с радостью принимаю знаки моего однодневного, — верней — одноночного величества.

Выбрав из зеленой корзинки, поднесенной ему коленопреклоненным нубийским мальчиком, роскошный венок из пурпурных роз, Цетегус надел его на голову. Затем он взял из рук другого невольника обвитый цветами жезл симпозиарха из слоновой кости, и, подняв его над головой, с величественной грацией произнес традиционную фразу:

— Настал конец вашей свободе, дорогие собеседники… Отныне властвует над вами симпозиарх Цетегус Сезариус, повеления которого считаются законом, вплоть до солнечного восхода… Но не бойтесь моей тирании, друзья мои. Я клянусь быть милостивым властелином.

Окружающие переглянулись, Люций Люциний, не выдержав, произнес вполголоса:

— Посмотри, Каллистрат… Венок из роз на этой голове кажется настоящей диадемой…

Цетегус ласково кивнул пылкому юноше и, надев через плечо вторую гирлянду из жасминов и левкоев, провозгласил, с шаловливой торжественностью:

— Первый закон тирана Цетегуса приказывает отныне больше не смешивать вина с водой, дабы не портить благородного напитка плебейской жидкостью.

Веселый смех раздался вокруг стола.

— Ого, — воскликнул юный Бальбус, двадцатилетний помещик, только что получивший в наследство богатое земельное имение в Сицилии. — К тирану, издающему такие законы, я немедленно записываюсь в подданство.

Общий смех отвечал на эту фразу. Бальбус был известен своим пристрастием к «благородным» напиткам, а его не по летам объемистая корпуленция ясно говорила о способности вмещать более чем достаточное количество жидкости.

Цетегус поднял свой жезл и разговоры мгновенно смолкли.

— Как зовут твоего виночерпия, друг Каллистрат?

— Ганимед к услугам нашего Юпитера, — улыбаясь, ответил домохозяин, жестом подзывая красивого бледнолицего невольника в богатой пурпурной тунике. — Этот юноша вывезен мною из Фригии… Как он тебе нравится, Цетегус?

— Красивый малый, — снисходительно ответил патриций. — Я вижу, у тебя прекрасный вкус, Каллистрат, и уверен, что содержимое твоих погребов не менее красиво, чем твой виночерпий.

— Позади тебя стоит мальчик, который прочтет тебе программу вечерней закуски, приготовленной мною по случаю твоего появления после обеда…

— Как? Еще закуска, Каллистрат? После роскошного обеда, поглощенного нами? Это измена. Предательство… Насмешка над гостями, которые не в состоянии проглотить больше ни одной фиги… Ты осуждаешь нас на муки Тантала, Каллистрат.

Веселые восклицания скрещивались вокруг стола, но Цетегус снова поднял свой скипетр и приказал хорошенькому нубийскому мальчику прочесть то, что ныне называли бы «меню» ужина.

— Я протестую, — внезапно произнес Пино, известный римский поэт, сонеты и эпиграммы которого не успевали переписывать книжные торговцы — так быстро раскупались они публикой. Это не мешало их автору вечно сидеть без гроша, оставляя свои крупные доходы в игорных домах, на скачках и у красивых женщин, не имеющих ничего общего с добродетельными матронами. — Я протестую, — повторил Пино. — Наш повелитель нарушает законы настоящего греческого пира, не осушив предварительно кубка фалернского, чтобы хоть до некоторой степени сравниться с нами…

— Он прав… Пино прав… — раздались голоса. — Цетегус должен выпить штрафной кубок… Нельзя дозволять трезвому повелевать пьяными…

— Выпившими, друзья мои, — поправил Цетегус. — Пьяны бывают рабы и хамы… Мы же, благородные римляне, мы пьем и пьянеем, но отнюдь не напиваемся.

Одобрительный шепот ответил Цетегусу, и веселый поэт Пино собственноручно поднес ему большой серебряный кубок, в форме поднявшейся на хвост змеи с широко раздвинутой пастью. При неосторожном обращении с этим кубком, из головы змеи неожиданно вылетала струйка вина прямо в лицо пьющему, возбуждая, конечно, смех и шутки.