Феликс Дан - Падение империи

Письмо упало из рук Цетегуса. Лицо его было бледно и сумрачно.

— Да, судьба играет всеми нами… Во второй раз она захотела сделать меня убийцей существа, близкого моему сердцу. Не доказывает ли это необходимость не иметь сердца? На этот раз все еще обошлось благополучно. Моих планов ребяческая привязанность Кастора и Поллукса, конечно, не изменит. Да, подобные пылкие чувства между существами одного пола не опасны… Это пламя сухой соломы, скоро вспыхивает и скоро гаснет. Моему мечтателю будет полезен холодный душ, который я сейчас же пропишу ему без помощи врача…

Цетегус уселся за письменный стол с такой холодной и безжалостной усмешкой, что у Юлия Монтана заныло бы любящее и нежное сердце, если бы он мог увидеть это выражение на лице своего высокочтимого приемного отца и воспитателя.

Цетегус писал, не задумываясь и не отрываясь, как человек, спешивший высказаться, чтобы облегчить свое раздражение.

«Юлию Монтану Цетегус Сезариус шлет привет и желание поскорее вырасти из детского плаща, купленного по случаю у какого-нибудь неаполитанского старьевщика… Из твоего послания, мой милый сын и воспитанник, я понял, что ты захворал обыкновенной детской болезнью, именуемой верой в сродство душ, чистую дружбу и святую любовь между существами одного пола… Я слишком стар, чтобы благословлять твой союз с прекрасным готом. Другое дело, избери ты в друзья души своей прекрасную готку… Хотя я, в твои годы, предпочитал благородный римский тип желтогривым германкам, массивным и тяжелым, как хорошо откормленные коровы… Впрочем, это дело вкуса, и в подобных делах я советовать тебе не стану. Что же касается твоего готского Кастора, то могу сказать тебе одно… Когда ты выздоровеешь от этой неопасной, но довольно скучной болезни, то станешь взрослым человеком. В качестве лекарства прописываю тебе нижеследующее… Разыщи немедленно в Неаполе моего друга, Валерия Проциллу. Найти его будет нетрудно. Это богатейший торговец пурпуром и злейший враг византийского императора, казнившего его отца и брата. По убеждениям он республиканец времен Катона и мой давний друг, к тому же… Его дочь, Валерия, красивейшая из всех римлянок, прошлых, настоящих и будущих… Твой ваятель мог бы вылепить из нее Антигону или Виргинию, и создал бы бессмертное произведение… Но эта Антигона должна стать твоей женой. Ее отец не откажет в руке дочери приемному сыну и наследнику Цетегуса. Ты же, при первом взгляде на Валерию, смертельно влюбишься в нее, несмотря на то, что будешь негодовать на мое приказание и клясться самому себе в невозможности его исполнить. Но я знаю Валерию, знаю тебя, знаю и сердце человеческое… Когда солнце всходит, то меркнут звезды. Когда любовь овладевает сердцем юноши, то дружбе наступает конец… Что, в данном случае, и требуется… Почему? — спросишь ты, сын мой… Да хотя бы потому, что некий Юлий Монтан не так давно еще клялся в готовности умереть ради освобождения Рима… Тотилла же — один из опаснейших врагов нашей свободы… Да поможет тебе Валерия благополучно выпутаться из сетей твоего готского Диоскура. На это крепко надеется твой приемный отец — благодетеля ты мог бы и позабыть. Это было бы приятней твоему старому другу Цетегусу…»

Окончив это письмо и запечатав его великолепным аметистом, на котором мастерски была выгравирована голова Юпитера, Цетегус дернул шнурок, висящий на мраморной стене возле стола. В ту же минуту в комнате, где ожидал приказания дворецкий невольник, бронзовая Фортуна выронила из рога изобилия маленький серебряный шарик. Раздался звук, похожий на удар тамтама. Невольник вздрогнул и кинулся в кабинет префекта.

— Где гонец, привезший это письмо?

— Спит в комнате невольников. Он прошел всю дорогу без сна и едва держится на ногах.

— Хорошо… Пусть отдохнет до вечера. Потом сведи его в баню, накорми хорошенько, одень в новое платье, дай десять золотых монет и отправь с этим письмом в Неаполь, к Юлию Монтану.

— Будет исполнено, господин.

Цетегус махнул рукой, и хорошо дрессированный невольник бесшумно исчез.

Оставшись один, префект Рима усмехнулся холодной и жесткой усмешкой.

— Так-то лучше будет… Было бы слишком глупо, если бы этот нелепый случай принудил меня отказаться от мести Кастору из-за моего наивного Поллукса…

Два месяца спустя Цетегус получил приглашение, мало отвечающее его летам и его положению. Но опытный дипломат умел жертвовать собой там, где можно было приобрести новых приверженцев. В Риме же было немало богатой молодежи, предпочитавшей веселое прожигание жизни политике и заговорам. Кружок этот был недоступен Цетегусу до сих пор, поэтому он в глубине души серьезно обрадовался, когда его пламенный приверженец Люций Люциний явился к нему от имени Каллистрата, молодого, несметно богатого грека, недавно поселившегося в Риме и ставшего центром того кружка, который принято называть «золотой молодежью».

— Каллистрат празднует весеннее солнцестояние и был бы безмерно счастлив видеть тебя, Цетегус. Он поручил мне передать тебе его просьбу, пожертвовать нам несколькими часами твоего драгоценного времени. Я обещал и, конечно, предупредил заранее, что за успех не ручаюсь… Ты слишком высоко стоишь над нами, Цетегус, чтобы интересоваться болтовней молодежи о скачках и охоте… И если тебя не соблазнит коринфское и кипрское вино, привезенное Каллистратом из собственных виноградников…

Цетегус улыбнулся, положив руку на плечо радостно смущенного юноши.

— Вино меня мало интересует, друг Люциний… Несравненно меньше, чем римская молодежь. И ради нее я с удовольствием принимаю предложение твоего друга.

В те отдаленные от нас времена, когда обращение Константина в христианство было еще недавним событием, а побежденное язычество еще не совсем забытой привычкой, если не верованием, римской церкви приходилось закрывать глаза на многочисленные празднества, установленные когда-то в честь языческих богов. Народные массы отказывались от древней веры в Юпитера и Венеру, но сохраняли обряды, ставшие любимой привычкой и превратившиеся в простые увеселения. И теперь еще можно найти в Италии следы язычества в различных народных празднествах, переименованных христианской церковью и приуроченных к какому-либо событию новой религии. Так было и с «летним солнцестоянием», ставшим впоследствии праздником святой Троицы и Духовым днем.

На такой-то праздник и был приглашен Цетегус в небольшой, но изящный дом, выстроенный богатым торговцем Каллистратом Коринфским в самом аристократическом квартале Рима, по образцу древнегреческих зданий времен Перикла и Аспазии.

Между довольно безвкусными образцами тяжелой архитектуры времен Западно-Римской империи и начала расцвета Византии, благородная простота древнего эллинского зодчества производила вдвойне отрадное впечатление.