Иван Наживин - Кремль

В черной от дыма и темной избенке были только нары из тонких жердочек, непыратый столик да столец о трех ножках. Отец Григорий тихонько толкнул Тучина локтем; под нарами валялась какая-то пестрая икона. В переднем же углу висел только лик Христов один большеокий. Земляной сырой пол был весь усеян стружками: все иноки занимались рукоделием – кто мрежи плел, кто иконы писал, кто посуду деревянную делал. И работали тут по совести: да не токмо от трудов своих хлеб снедают, но да и о нищих любовь показуют…

Павел усадил своих гостей.

– Не проголодались ли, рабы Божии? – осиял он их своими дивными глазами. – А то можно сухариков расстараться…

– Нет, нет… – отозвались гости. – Мы еще на том берегу закусили… Ничего, не утруждайся…

– А ты вот лучше скажи нам, как это ты икону-то так под одр свой забросил… – сказал отец Григорий.

– Да какая же это икона? – улыбнулся Павел. – Икона вот… – указал он на лик Христов. – А это так только, одно пустое воображение мысли…

Он достал икону из-под нар и сдул с нее пыль. На ней было изображено что-то вроде Страшного суда. Внизу в красном огне даже черные черти с рогами виднелись.

– Какая же это икона? – повторил Павел. – Икона – это радость, свет невечерний, в небеса оконце светлое… Вот будете, может, у старца Нила в скиту, так поглядите там на икону «Прекрасная заря, держащая Пресветлую Лучу» – вот это икона!.. Иконы писать тоже понимать надо, и не всякий за это дело браться должен. Иконописцу подобает чистым быти, житием духовным жити и благими нравы, смирением же и кротостию украшатися и во всем благое творити: есть у тебя свет в душе, будет он и в иконе твоей, а нету его в душе, не будет и в иконе… А то вон в Ферапонтове монастыре видел я тоже икону «Бурю внутрь имеяй». Изображена на ней Богородица и старый Иосиф, которого искушает диавол, указуя ему на кривую суковатую палку: как от нее-де не может быть плода, так и от тебя, старика. И Иосиф задумался, мучится… Совсем это на иконе ни к чему… Нет, – поправился он, – может, и оно свой смысл имеет, ну только не люблю я этого. Я люблю радости излучение и красы небесной. Горе тому, кто возлюбил мрак!..

И необыкновенные глаза его, и слова милые были полны несказанной теплоты. Отец Григорий покосился на Тучина: ну что, недаром проходили? На лицах Тучина и Терентия была теплота умиления.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа… – раздалось за дверью.

– Аминь. Ты что, брат Данила?

Пришедший инок был во всем прямой противоположностью Павлу: румяный крепыш, с буйными темными волосами в кольцах, с бойкими глазами, развертистый, он производил скорее впечатление торгового человека, княжого отрока, чего угодно, но только не инока.

– Не дашь ли мне долотца, отец Павел? – сказал он. – Я свое, грешным делом, сломал. А хотца мне мисы, что поделал, торговым скорее сдать…

– Так что. Возьми вон на полке…

– Спасибо. Я скоро назад принесу…

– И не скоро так ладно… – улыбнулся Павел.

Данила взял долото и с любопытством оглядел своими бойкими глазами посетителей.

– Ну, счастливо оставаться… – тряхнул он своими темными кудрями и форсисто пошел тропкой в лес.

– Москвич? – спросил отец Григорий с улыбкой.

– Рязанец… – улыбнулся и Павел. – Они выходкой-то и москвитянам не уступят…

– Что говорить: и наши народ оборотистый… – усмехнулся и Терентий.

– А в Писании как начитан, удивлению подобно… – сказал Павел. – И до того обык он от Писания говорить, что попросту редко что и скажет. За обхождение его Рязанцем зовут, а другие за язык цветистый Агнечем Ходилом прозвали…

– Почему же Агнечем Ходилом? – спросил Тучин.

– А потому, что ты, к примеру, скажешь «баранья нога», а он обязательно «агнече ходило» скажет… Ничего, добрый паренек, усердный, заботник… Только, думаю, не высидит он здесь долго: больно в нем силы этой мирской много, а для нее у нас тесновато…

Помолчали.

– А что, старца Нила повидать нам можно будет? – спросил Тучин.

– Вот уж не знаю… – отвечал Павел. – Теперь к нему и пройти очень благо [15] Тяжело, опасно. : он середь болот, на берегу Сорки живет, со своим учеником Иннокентием. Да и не любит наш старец многоглаголания: лутче, бает, с какой высоты пасть, чем от своего языка… Господь его знает, может, оно и так: вот сказал я вам про Агнече Ходило-то, а теперь совесть и зазрит – может, лутче бы того не говорить…

Он вздохнул тихонько.

– Иннокентия-то я раньше знавал… – сказал Тучин. – Он из роду бояр Охлебининых ведь. Может, по старой дружбе он и захочет со мной повидаться…

– Да я поговорю и ему, и старцу… – поторопился прибавить Павел. – У Нила сердце доброе. Раз вы столько прошли, как же можно отказать вам? Ничего, я поговорю… Вот к вечеру, Бог даст, подморозит, я и провожу вас в скит. Ничего, как-нибудь с Божией помощью уладим. Я всегда жалею, когда человек за добром пришел, а перед ним дверь закрывают. Конечно, много так, зря, из любопытства ходят, то другое дело, а тем, кто ищет правды Божией, как заградить им путь? Благословен грядый во имя Господне, сказано… Да что мы, гости милые, в избе-то дябим? – вдруг спохватился он. – Пойдемте-ка над рекой лучше посидим, полюбуемся, порадуемся…

Они проходили уже мимо церковки, когда из лесу на прекрасном, до ушей мокром коне выехал вдруг молодой боярин. За ним спели двое вершников, а сбоку поспешал, тоже весь мокрый, весь в болотной тине, монах с сивой бородой. Красивое лицо боярина было угрюмо, и темным огнем горели красивые, слегка косящие глаза.

– Ну, спасибо тебе, отче… – останавливая коня, проговорил он. – Замаял я тебя…

– Не беда, княже… – отвечал монах, вытирая платом грубоватое умное крестьянское лицо. – Для Бога потрудиться не грех. Ты уж нас, простецов, прости, что не могли принять тебя как подобает…

– Я не пировать к вам, отче, приехал… – сказал всадник. – У вас ищут того, чего у нас на Москве уж не водится…

Умные глазки монаха осторожно блеснули.

– Что это ты баешь, княже? – усмехнулся он. – Там у вас сам митрополит всея Руси, и епископы, и вся сила церковная…

– Митрополиты да епископы… – насмешливо повторил князь, и ноздри его раздулись. – Им надобе только пиры, да селы, да скакати и смеяти с воры…

Богомольцы переглянулись.

– Кто это? – тихонько спросил отец Григорий.

– Князь Василий Патрикеев… – тихонько отвечал Тучин. – Я с ним, бывало, в Москве встречался. Жадное к добру, но омраченное страстями сердце… Нет, я не хочу, чтобы он меня узнал тут, – ты стой, а я за тобой спрячусь…

– Отец Пахомий, а как дорога в скит-то? – слабым голосом своим крикнул Павел. – Благо, чай?..

– И не говори!.. – махнул рукой монах. – Насилу вот с князем добрались… Жизни решиться можно…