Мика Валтари - Турмс бессмертный

И она затолкала нас в нашу комнату, где мы молча ждали развития событий. Я рассматривал личико своего сына, пытаясь понять, почему Дориэй пришел к мысли о фамильном сходстве с ребенком. Я пристально разглядывал младенца и все больше укреплялся в мнении, что рот мальчика — это мой рот, а нос его — это нос Арсинои. Я даже взял зеркало Арсинои и долго сравнивал свое лицо с чертами лица малыша.

Но внезапно мы услышали подземный гул, страшнее которого мне прежде слышать не доводилось. Пол у нас под ногами заходил ходуном, его плиты на наших глазах покрывались трещинами, мебель срывалась со своих мест, а стены качались. Арсиноя схватила сына и прижала его к груди, я обнял их обоих, и мы устремились к выходу и выбежали на улицу через покосившиеся ворота. Мимо нас стремглав промчалась испуганная кошка Арсинои. Земля опять содрогнулась, и одна из стен дворца рухнула.

— Дориэй мертв, — сказал я, — эта земля была его наследственным владением, и она покачнулась от горя, когда он умер. Может, он действительно происходил от богов, хотя мне и трудно в это поверить, ибо от него пахло человеческим потом и из его ран текла человеческая кровь.

Арсиноя повторила:

— Дориэй мертв. — И сразу же спросила: — Турмс, что теперь с нами будет?

Испуганные люди тащили куда-то свой скарб, и скот мычал и блеял, носился по улицам, но воздух уже посвежел, ветер был приятным и прохладным, и я почувствовал, что сбросил со своих плеч некий груз. Тут из царского дворца показалась Танаквиль — в разорванной в знак траура одежде и с посыпанной пеплом головой, она горестно причитала, и ей вторили оба ее сына, которые шли за ней. Однако люди кругом были слишком напуганы, чтобы обращать на них внимание.

Арсиноя и я присоединились к этой троице и отправились в покои Дориэя, где застали Микона с его лекарской сумкой. Он удивленно разглядывал мертвого царя Сегесты, который лежал на своем ложе с почерневшим лицом, его язык жутко распух и вывалился изо рта, а на губах пузырилась пена.

— Если бы это случилось летом, когда много пчел, — высказал свои соображения Микон, — я бы решил, что одна из них ужалила его в язык. Это может случиться с пьяным, когда он засыпает с открытым ртом, или с ребенком, который кладет в рот ягоду вместе с пчелой. Я не знаю, почему, но язык Дориэя распух и задушил его.

Оба сына Танаквиль в один голос воскликнули:

— Это перст судьбы и удивительнейшее совпадение. Ведь наш отец погиб точно такой же смертью! И все же это хорошо, что Дориэй умер. Мы немедленно подпишем новый договор с Карфагеном и выберем в цари кого-нибудь из местной знати. Мы с братом очень соболезнуем нашей матери, но Дориэй был все-таки чужестранцем, а обычаи, которые он хотел завести здесь, совсем не годились для Сегесты.

Они вопросительно посмотрели на меня и сказали:

— Кто-то сейчас должен пойти и сообщить о случившемся войскам, а также приказать юношам Дориэя, чтобы они в знак печали сложили оружие и разошлись по домам на все время траура.

Я резко ответил:

— Только не просите меня об этой услуге, ибо я не собираюсь ни во что тут вмешиваться. Как только тело Дориэя будет сожжено на погребальном костре, я покину Сегесту, потому что этот город так и не стал мне родным.

Сыновья Танаквиль злобно переглянулись и сказали:

— Да, Турмс, слова твои справедливы, ты и впрямь чужой в наших краях. Хватит с нас пришельцев! Чем скорее мы покончим с ними, тем лучше.

Однако Танаквиль, которая грустно смотрела на черное лицо Дориэя и его крепкое стройное тело, предостерегающе подняла руку и тихо проговорила:

— После того, что случилось, мне многое стало безразлично. Многое — но не все. Турмса я вам трогать запрещаю!

Тут Танаквиль, мгновенно постаревшая и осунувшаяся, обернулась к Арсиное:

— Да, пускай Турмс уходит с миром, но вот эту девку богини мы отошлем обратно в храм в Эриксе, чтобы ее наконец-то наказали за побег. Она — собственность храма, она — его рабыня, а сын рабыни — тоже раб и тоже принадлежит святилищу. Так пусть же его оскопят и сделают из него жреца или танцовщика, и пусть примерно накажут его мать, эту беглую рабыню!

Смертельно испуганная Арсиноя прижала ребенка к груди и воскликнула:

— Ты не можешь этого сделать, Танаквиль! Я навлеку на твою голову гнев богини.

Танаквиль сурово улыбнулась, дотронулась рукой до лица Дориэя, чтобы отогнать мух, собирающихся возле его глаз и губ, и сказала:

— Гнев богини уже обрушился на меня. Я потеряла Дориэя и теперь уже не боюсь ни людей, ни богов. Он был любимейшим из моих мужей.

Тут она перестала сдерживаться, сжала руку в кулак и так ударила себя по губам, что ее новые зубы из слоновой кости сломались, а изо рта вытекла струйка крови. Она выплюнула обломки зубов, вытерла кровь и принялась разрывать одежду у себя на груди, говоря и причитая:

— Вы не знаете, какую любовь может испытывать стареющая женщина. Это не просто любовь, но любовь, неотделимая от мук и страданий. Он мог бросить меня, и он должен был умереть!

Оба сына Танаквиль испуганно посмотрели на нее и опасливо отодвинулись. Я же обнял Арсиною за плечи и сказал:

— Я связан с Арсиноей и возьму ее с собой. Также я забираю и моего сына, несмотря на ваши местные законы. И не пытайся мне помешать, Танаквиль, ибо я буду защищаться, и тогда многим в Сегесте не поздоровится.

Я очень надеялся воспользоваться паникой, охватившей город, и нерешительностью сыновей Танаквиль. Меня ничто бы не остановило, я готов был взяться за меч и еще раз похитить Арсиною, и смерть не пугала меня, ибо я безумно любил эту женщину и своего сына. Тут вперед выступил толстый и опухший от вина Микон. Собрав все остатки воли, он заявил:

— Я тоже чужой в Сегесте, и я не намерен лгать вашим правителям, которые вскоре призовут меня засвидетельствовать смерть Дориэя и потребуют объяснить, отчего он умер. Послушай, Турмс, ты не смеешь покинуть Арсиною и мальчика и допустить, чтобы они очутились в руках обозленных и жестоких жрецов!

Сыновья Танаквиль посмотрели на нее и неуверенно спросили:

— Скажи, мать, мы что, должны призвать стражников и приказать им убить этих мужчин? Ведь только так удастся нам избавиться от них. С женщиной же мы можем поступить по твоему желанию.

Но Танаквиль не отвечала им. Она пристально всматривалась в Арсиною, а потом ткнула в нее пальцем и крикнула:

— Вы видите, какое красивое у нее лицо? Видите, как меняется оно по ее желанию? Если я отошлю ее жрецам, она снова сумеет их одурачить — уж я-то знаю, как велико ее коварство.

— Да, — продолжала она, помолчав немного. — Я знаю Истафру, ее чары и фокусы, и поэтому мне известно, как ее лучше всего наказать. Пусть она идет вместе с Турмсом и пусть забирает с собой мальчика. Скоро ее белое лицо почернеет под горячими лучами солнца, а спина согнется от тяжелой работы и скитаний. Ни одного платья, ни одной драгоценности, ни одного слитка серебра не возьмешь ты из этого дома, Истафра!