Иван Фирсов - Лазарев. И Антарктида, и Наварин

На собрании комитета директоров Морской библиотеки обсуждались портреты на барельефах нового здания, предложенные петербургским скульптором Рамазановым.

Выступал Лазарев:

— Прежде капитана Кука справедливость требует изобразить предшествовавших ему русских мореплавателей Беринга и Чирикова, которые первыми разрешили задачу, что материки Азия и Америка разделяются проливом. — Лазарев повернулся к Матюшкину: — Они же, помните, первые открыли и северо-западные берега Америки. После следует изобразить капитана Кука и потом опять русских адмиралов Сарычева, Крузенштерна, Лисянского…

Лазарев взял со стола лист ватмана с эскизом.

— Адмиралов Чичагова, Ушакова и Сенявина нельзя исключить из числа сподвижников русской славы на море, и мне кажется, лучше убрать бюст Елизаветы Петровны, а вместо Грейга подписать имя Спиридова, как командующего тогда флотом.

Увлечение морской службой подвигло Лазарева и на воспитательную стезю. Со времени службы на «Крейсере» старался он окружать себя единомышленниками, преданными морскому делу. Не остудило в нем эту страсть и высокое положение на Черном море. Он не только присматривался к корабельным офицерам, а и сам во многом помогал им стать настоящими морскими волками.

Не раз бывая у своего закадычного друга Алексея Шестакова, смотрел на его мальчишек, знал, что отец твердо решил отдать их в Морской корпус. Но там дела шли неважно, особенно у старшего Николая. Лазарев забрал его на флот, несколько лет возился с ним, переводил с корабля на корабль к лучшим офицерам, то к Панфилову, то к Корнилову. Дело доходило до гауптвахты. Портили человека дурные привычки. В Петербурге пристрастился он к картам, кутежам. В Севастополе не вылезал из долгов.

Лазарев, присмотревшись, выразил Шестакову свое мнение — большая доля вины здесь Крузенштерна, который не привык трудиться по воспитанию кадет. «За все это можешь благодарить образователя — немца, бабу слабую, бездушную, бесхарактерную».

За младших сыновей адмирал взялся решительно. Среднего Шестакова — Ивана, отчисленного из Морского корпуса Крузенштерном за строптивость — решил с гардемаринами без разрешения начальства играть комедию Грибоедова «Горе от ума», — назначил под опеку Нахимову, Путятину. Почти шесть лет крейсировал у берегов Кавказа, обстрелялся, возмужал, сдал экзамен на мичмана. Нынче Лазарев определил его к себе поближе, в адъютанты, на год-два, присмотреться. У третьего сына — Дмитрия — служба тоже не ладилась. Отец, Алексей Шестаков, как-то удивился терпению Лазарева. «Ты спрашиваешь, — ответил ему верный друг, — за что я так расположен к тебе? Ответ — за то, что вместе кашу ели, и на будущее прошу об этом не напоминай».

Непросто пришлось и с другим Иваном — сыном его однокашника, друга и спутника по первому кругосветному плаванию Унковского [95] Унковский Иван Семенович (1822–1886) — сын капитан-лейтенанта Унковского Семена Яковлевича (1788–1882), плававшего вместе с Лазаревым в кругосветном плавании, затем директорствовавшего в гимназии в Калуге. Унковский И. С. впоследствии стал адмиралом, совершил плавание на фрегате «Паллада», плавал с Е. Путятиным на Дальний Восток. В 1862 г. был ярославским губернатором, попечителем учебных заведений. .

Тот довольно равнодушно нес службу на Балтике. В морской службе удача сопутствует тем, кто овладел отменно морской выучкой, кто ладит с экипажем — на корабле нет мелочей. Тот, кто в одинаковой ситуации быстрее управляется с парусами, сменит рангоут, обтянет такелаж, «поймает» верный ветер, будет властвовать над стихией и добьется победы. Лазарев исходил из того, что любовь к парусу роднит человека с морем. Много славных моряков прошли его школу, и все они, несмотря на жесткую взыскательность, не просто уважали — зачастую боготворили его как отца.

Получив по ходатайству Лазарева, вопреки своему желанию, назначение, Унковский не спешил, ехал без охоты, завернул в деревню к семье, в Николаев прибыл с большим опозданием.

Лазарев взял его к себе адъютантом, благо освободилась должность, но не для спокойной жизни.

Встретил сурово, строго отчитал за опоздание и вдруг сказал:

— Поселишься у меня во флигеле, комнаты тебе покажут. Завтра в семь утра завтракать.

Дом стоял на высоком берегу Ингула, рядом высились стапеля Адмиралтейства. Под окнами неподалеку по Бугу проходили военные суда, транспорты, яхты. После завтрака адмирал привел его в большой адмиралтейский сарай на берегу реки. Рядом высился на стапелях готовый к спуску бот. Сарай был забит шлюпками. Недалеко от входа виднелся небольшой люгер.

— Помни, твоя первая обязанность привести в порядок все гички и шлюпки. — Лазарев провел рукой по некрашеному борту. — В воскресенье вместе пойдем на шлюпке…

Расчет Лазарева оказался верным.

С восхода до захода солнца проводил Унковский среди шлюпок. И вскоре все его мысли и разговоры сводились к парусам.

Одно желание владело им — понять и глубоко вникнуть в искусство паруса. Лазарев исподволь присматривал за мичманом, вскоре понял, что из него выйдет толковый моряк. Выбирал время, выходил с ним на шлюпке, сам садился за руль, а Иван управлял за матроса. Вскоре увлечение переросло в страсть.

Весной, едва прошел лед, Иван спустил на воду полюбившийся ему небольшой одномачтовый бот с экипажем из четырех матросов и опять проводил целые дни под парусами. Спускался до лимана. За ним, на горизонте, раскинулось море…

Как-то за обедом он спросил осторожно адмирала о затаенном:

— На реке простора нет, а парус любит раздолье, ваше превосходительство.

Лазарев удивленно посмотрел на мичмана.

— Я к тому, — чуть покраснев, продолжал Унковский, — дозвольте мне сходить на боте к Севастополю.

Адмирал улыбнулся, он, казалось, давно ожидал этого вопроса.

— Ну что ж, на этом боте можно и в Тасманию путешествовать. Отправляйся хоть завтра.

Поздним вечером бот загрузили провизией, взяли запасной такелаж, а на рассвете, с попутным ветром Иван спустился вниз по Бугу. А вот и его первые восхищения: «Перед закатом солнца я вышел из Днепровского лимана, то есть прошел мимо Очакова и Кинбурна, и с закатом вступил в море: попутный ветер свежел, и ботик мой несся по волнам Черного моря. Я был в восторге и почувствовал осязательно всю красоту и наслаждение морской жизни. Поутру на другой день я на этом ботике уже входил с гордо поднятым военным флагом на Севастопольский рейд… При этом плавании я буквально соблюдал каждое слово тех наставлений, которыми начинил меня накануне этого плавания Михаил Петрович».

В ту же кампанию он сходил на боте в Одессу, Севастополь, Феодосию, Керчь, оттуда к Сулимскому гирлу Дуная.