Иван Фирсов - Лазарев. И Антарктида, и Наварин

Двадцать лет назад в поисках неизведанного пришел он из далекого Кунгура на берега Тихого океана. С тех пор служит в компании. Странствует, путешествует, испытал немало. Не раз попадал в кораблекрушения. Едва уцелел на Камчатке, где на камнях разбился бриг «Ситха», а его выбросило на берег. Остался в одном белье, но не унывал, даже стишки сочинил:

Смеялись оба: и хозяин, и постоялец.

Когда Хлебников упоминал о бывшем правителе компании Баранове, глаза его загорались:

— Ежели славят отважного Ермака и Шелихова, то Баранов стоит, конечно, не ниже их, ибо, — Хлебников торжествующе поднял палец, — удержал и упрочил владения, просветил и образовал народ, сделал дальнейшие и важные заселения, о коих и не помышлял. Орел был по полету, множество дел свершил, а мог бы и более гораздо, ежели бы не проходимец Шеффер. Какие планы строил! Мечтал на юг продвинуться, на Курилы, Сахалин с одного боку. Из Калифорнии на остров Шарлотты и Гаваи — с другого. Весь Великий океан в российские владения обрести. Однако Петербург отмалчивался, война с супостатом помешала. — Хозяин помолчал. — Да и подмога вашего капитана в ту пору нужна была. — И он рассказал о стычке Баранова с Лазаревым…

Тем временем закончили окуривание фрегата, открыли люки и неделю проветривали палубы и трюмы. Корзинами свозили на берег дохлых крыс. Постепенно перевезли на корабль имущество, и начала переселяться команда. Лазарев переселился одним из первых. Вечером в дверь его каюты раздался тревожный стук. На пороге появился взволнованный Завалишин:

— Команда, Михаил Петрович, вновь бунтует. На корабль нынче матросы возвращаться не желают, опять Кадьяна требуют убрать.

Лазарев молча встал, застегнул сюртук.

— Распорядитесь, Дмитрий Иринархович, немедля катер к трапу.

Многое передумал он, пока катер шел к берегу, то и дело вздымаясь на гребнях крутых волн. Кадьяна он и сам терпеть ныне не может, склочник и интриган, кроме всего, оказался. Однако «смутьянов» более сотни, почти вся команда. В случае огласки всем грозит острог, каторга, плети, если не более. Дело надо как-то замять, не давать законного хода.

Настороженным гулом встретила офицеров толпа матросов на берегу. Впереди стояли два усатых старослужащих.

— Ваше высокоблагородие! Будь что будет, а ежели Кадьяна с «Крейсера» не уберете, нога наша на палубу не ступит.

Непривычно Лазареву выслушивать ультиматумы, но он-то знал, где правда.

— Вот что, братцы, — матросы затихли, — что было, то прошло. Кадьян нынче болен и с корабля списывается.

Команда одобрительно загалдела.

— А теперь, — сказал Лазарев, нахмурясь, — все на корабль! Да, чур, все, что было — быльем должно порасти, о том нигде не болтать!

В тот же день с глазу на глаз он дал ясно понять Кадьяну, что его служба на «Крейсере» дальше невозможна. По его настоятельному «совету» Кадьян подал рапорт с просьбой списать его с фрегата по болезни.

Вскоре пришел из Петропавловска шлюп «Ладога».

Михаил сразу же договорился с братом. На «Ладогу» переходит Кадьян, а вместо него на «Крейсер» — толковый лейтенант Дмитрий Никольский, старший на шлюпе. В очередном донесении Лазарев-второй сообщил между прочим начальству о том, что «воспоследовала небольшая перемена: лейтенант Кадьян, служивший на вверенном мне фрегате, по причине расстроенного его здоровья, над коим суровый в Ситхе климат мог бы возыметь еще худшие последствия, переписан мною на шлюп «Ладога», вместо него поступил на фрегат с оного лейтенант Никольский». Вот первые и последние официальные следы недавнего брожения. Спустя пять лет судьба опять сведет Кадьяна с Лазаревым в чем-то сходной ситуации…

Командир шлюпа доставил конфиденциальное указание Лазареву об отмене всех мер по пресечению плавания американских судов вблизи берегов Русской Америки.

Ознакомив Муравьева с указанием из Петербурга, Лазарев нахмурился:

— Сия инструкция противоречит тому, что я имел ранее от министра. Видать, курс нашей политики меняется на противоположный.

Муравьев, как всегда, пригласил Лазарева отобедать и за столом продолжал разговор:

— История эта, Михаил Петрович, давняя. Прежде наши влиятельные акционеры — Румянцев, Мордвинов, Пестель — привлекали государя в компанию и вели энергично дело к защите ее интересов от покушений американцев. Военные суда для поддержания порядка направляли, подобно вашим.

— Так что же изменило такое направление политики?

Муравьев загадочно рассмеялся:

— Политику, милейший Михаил Петрович, проводят персоны. Нынче управляет всеми иностранными делами Карл Нессельроде [72] Нессельроде Карл Васильевич (1780–1862) — граф, с 1845 г. канцлер, в 1816–1856 гг. министр иностранных дел. , слыхали?

Лазарев кивнул головой, а Муравьев, не скрывая недовольства, продолжал откровенничать:

— Сей, пардон, карлик в буквальном смысле, иноземец по рождению и происхождению весьма ловко и споро при дворе карьеру спроворил. Выгодно женился на дочери министра финансов. Государя обворожил, а между тем истинные интересы России ему по борту. Американцы настырные, а ему же неохота с ними копья ломать. К чему нервы трепать?

Раньше в Петербурге Лазарев иногда краем уха слышал о разных новостях политики в Министерстве иностранных дел. Служба военного моряка всегда так или иначе связана с заграницей. Рассказывали ему о статс-секретаре, греке Иоанне Каподистрия [73] Каподистрия Иоаннис (1776–1831) — граф, в 1803 г. был статс-секретарем Республики Ионических островов, с 1807 г. на русской службе. В 1827 г. избран президентом Греции, пал жертвой заговора, инспирированного Англией и Францией. , его соперничестве с Нессельроде и отставке.

Впервые Лазарев заглянул в узенькую щелочку кухни, где вершились дела Российско-Американской компании, и ему стало не по себе…

Царское правительство сделало первый, едва заметный шаг назад, уступая напористым американским дипломатам…

Корабли готовились к переходу и через неделю отправились в Калифорнию. Неприветливо встретил моряков осенний океан. К вечеру разыгрался шторм. Ночью ветер достиг ураганной силы. Паруса трещали и лопались под его напором. Гигантские волны закрывали огни фальшфейера «Ладоги», которые скоро исчезли в кромешной тьме. Целую неделю не утихал шторм.

После полудня «Крейсер», сильно накренившись, нес полные паруса. На вахту заступил Завалишин, а через полчаса к нему подошел Нахимов.

— Соскучился по доброму ветру, — улыбаясь, проговорил он. Закинул голову, придирчиво осмотрел паруса, снасти.

— Барометр нынче упал довольно, быть буре. — Завалишин только что записал метеорологические наблюдения.