Виктор Сергеев - Унтовое войско

Забили барабаны, посылая русскую пехоту в атаку. Она шла с северной оконечности горы, и шла не рассыпным строем, как неприятель, а сомкнутыми колоннами. Десантники поздно увидели ее и не смогли причинить ей больших потерь.

Кудеяров во все глаза смотрел, как солдаты, избочась и выставив штыки, безостановочно двигались вперед. Холодная и гнетущая тяжесть под сердцем вдруг оттаяла, по лицу потекли слезы… Он вскочил и побежал, крича «ура», забыв о недавних страхах, когда он мучительно думал, что ему делать, если случится быть в атаке.

Ранжуров с пистолетом в руке выскочил на бугор, но обо что-то споткнулся и кубарем скатился в воронку Лежа там на спине, оглушенный, он увидел на какое-то время на фоне серого неба казачью цепь. «Куда они бегут? Почему не ко мне?»

Он вылез из воронки и побежал, крича казакам, хотя они, конечно, его не слышали. Но они увидели хорунжего и поняли, что им надо делать.

Потревоженный казачьей атакой, неприятель остановился, заколебался…

Петропавловцы сомкнутым строем смяли десант, оглашая окрестности криками «ура». Десантники побежали в беспорядке, стараясь поскорее добраться до гребня горы. Плохо разбираясь в незнакомой местности, гонимые чувством страха, они спешили навстречу своей гибели. Некоторые из них были заколоты штыками и сброшены с утеса, а большей частью они сами скатывались вниз, не зная, куда скатываются, потому что все утонуло в дыму и невозможно разобрать, что их ждало внизу. А утесы Никольской горы, довольно крутые у самого гребня, далее опускались вовсе отвесно, и неприятельские солдаты чаще падали на берег уже обезображенными трупами. Оставшиеся в живых бежали к шлюпкам.

Петька Жарков и Евграф Алганаев, пробираясь через густой кустарник, встретили боцмана с «Авроры».

— Подсобите-ка, казаки, — зашептал боцман. — Вон… глядите… красные мундиры!

Петька как взглянул, куда показывал боцман, так и присел. У самого яра грудились английские солдаты. Сколько их? Начал считать, а боцман как заорет: «Ур-ра-а!» — и с тесаком на неприятеля. Казаки за ним. Шашки наголо. Чего кричали — сами не помнили, и как бежали — не помнили. Махали, били клинками, не поняли, не уразумели — убили кого или нет. Красные мундиры кувырком с яру, а яр-то из моря стеной поднялся…

В траве валялось английское знамя. На нем лев и буквы незнакомые. Боцман умел читать по-английски, пояснил казакам, что на знамени написано: «Победителям на суше и на море!»

Жарков рассмеялся:

— Вот так победители!

Ванюшка Кудеяров отстал от своих, побежал не в ту сторону. Пока карабкался в гору, не заметил, как один остался. Нога скользнула по камню, заросшему мхом, Ванюшка судорожно ухватился за куст. Ружье выпало, покатилось, загромыхав… Нехотя полез он в овраг искать штуцер. Пониже виднелся кустарник. Кое-как добрался до него, поранив руки об острые стебли засохшей осоки. Ружье на глаза не попалось.

Близко послышалось бормотанье. Кудеяров обернулся и обмер. Прямо на него шли, переговариваясь между собой, двое английских солдат. Мундиры расстегнуты, лица потные, испуганные. Оба толстые, дюжие.

«Что делать? Бежать! Пристрелят… Тут притаиться? Они же разглядят, не слепые. Мертвяком прикинуться? — Муторно стало Кудеярову. — Проткнут штыком… просто так… от злобы, от нечего делать… A-а, помирать, так помирать!»

Присел Кудеяров, скинул мундир, щапку, Сам не знал, зачем, засучил рукава. Сучья трещали, в ушах звон, рядом кто-то сопел, пыхтел… Рыхлые пухлые щеки перед глазами, на красных мундирах рваные лохмы…

Прыгнул Кудеяров на неприятельских солдат, обхватил их головы, прижал крепко и покатился вместе с ними вниз по крутому склону оврага.

Кудеярова откинуло к вывороченным корням. Он поднялся тяжело и хрипло дыша. Огляделся… Англичане стояли с поднятыми руками.

— Год дем! Год дем! — закричали они.

В кустах замелькали матросские куртки. Кудеяров улыбнулся, присел на корневище, закрыв глаза.

Его сильно встряхнули за плечо. Молодой белозубый матрос стоял перед ним. Раскрыл в улыбке рот:

— Ты чео? Веди их, браток. Твои пленные.

— Наших не видел? — спросил Ванюшка и снова закрыл глаза, усталость навалилась на него с такой силой, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Ваши казачки к морю подались. Догоняй! А то поспеешь к панихиде…

Солдаты и казаки, заняв удобные высоты, били по отступавшим — и по тем, кто еще задерживался на берегу, и по тем, кто уже сидел в лодках. Убитые и раненые падали в воду. Отовсюду неслись крики и стоны. Многие брели по грудь, по горло в воде, стараясь догнать лодки. Пускались вплавь и тонули…

С фрегатов и парохода стреляли ядрами и бомбами, но русские укрывались за выступами скал и потерь не имели.

К полудню сражение закончилось.

Отряды, убрав раненых, построились в каре и отслужили молебен с коленопреклонением. Вновь загремело «ура».

Утром английский пароход, взяв на буксир три баркаса, повез хоронить убитых. Суда, побывавшие в бою, чинились.

Через два дня англо-французская эскадра снялась с якоря и вышла в открытое Море.

С известием о столь славном отражении неприятеля и окончании блокады Петропавловского порта был послан в Иркутск легко раненный лейтенант Гаврилов в сопровождении казаков-забайкальцев.

Старик Ранжур совсем плох стал. Ел без желания. Спал мало. Засыпал урывками, чаще под утро. Во сне постоянно разговаривал с Джигмитом. Сильно тосковал по сыну. Вынимал его вещи из сундука, бесцельно перебирал, разглядывал на свету, не побила ли моль, не попортили ли мыши. В солнечную погоду выносил доху и шинель на мороз. Чинил, чистил, сушил папаху, гимнастерку, брюки, башлык. Провозившись день-два, вещи аккуратно складывал в сундук. Через неделю, а то и раньше, все повторялось…

Балма и Цырегма молчали. Старый, что малый. Пусть как хочет. Все равно не послушает. Накричит, распетушится — только и всего.

Сегодня с утра долго возился с Джигмитовыми унтами. Женщинам велел растопить свечку, обмазал подошвы в растопленном воске. Головки и голенища смазал горячим салом.

— Зачем это делаешь? — спросила Балма.

— Не твоего ума дело, — хмуро отозвался хозяин.

— Да вижу, что не моего, — с усмешкой сказала дочь. — Потому и спрашиваю. Может, доведешь до моего ума, буду знать?

Старик покосился на Балму. Но та успела спрятать улыбку.

— Дак вот знай… После такой смазки Джигмит все лето проходит в унтах, и ноги будут сухими.

Днем его неожиданно сморил сон. Никто не заметил, как он уснул. Ранжур даже трубку не успел выкурить. Так она и лежала на столе, дымила, а сам хозяин уже тихонько похрапывал. Вдруг он быстро заговорил, и слова его были слышны явственно:

— Джигмит, а Джигмит! Подойди ко мне. Слава богу, дождался тебя. Слава богу! Дай-ка погляжу на тебя. Ты не прячься, чего тебе прятаться от отца! Голодный, поди, с дороги-то. Замерз? Холодно нынче. Зима лютая… Сметану бери, молоко… В туесе молоко. А я уж думал, что не увижу тебя. Ждал-ждал тебя… Джимгит… Не езди нынче к Муравьеву, поживи дома. Не езди! Видишь, какую я юрту построил? Все бы ладно… Только из старого леса почему-то строил, из гнилья. Не иначе к смерти… Ты уж похорони меня, не езди, обожди. Нашел молоко? А то я встану…