Виктор Сергеев - Унтовое войско

— Ваше превосходительство! Россия вам и только вам обязана сохранением Камчатки. Ваши труды и хлопоты не пропадут зазря.

Генерал спросил:

— Не слыхать ли что от маймаченских китайцев? Как они там? Про нашу победу под Петропавловском… Не слыхать? Как они?

Градоначальник заулыбался:

— Как не слыхать, ваше превосходительство! Китайцы предовольны. Манджурские офицеры поздравляли наших на границе. Сам видел и слышал. Приехали на досмотр товаров и… поздравляли.

— Велики ли чином эти офицеры? Сколько на шапках шариков?

— Сколько? Помню, что шапочки этакие… маленькие… с шариками, куртки синие. А шариков сколько? Виноват! Передавали они, ваше превосходительство, что айгуньский амбань похвалялся у себя в городе перед народом… на ярмарке похвалялся… будто бы он нарочно пропустил русских, чтобы те побили «рыжих» на Камчатке.

После обеда генерал принял чиновника по особым поручениям Михаила Волконского. Тот пришел сияющий, довольный. Как же! Исполнил наказ Николая Николаевича. Весь месяц мыкался по селам и улусам, надрывал горло на казачьих и мужичьих сходах, хвалил житье на Амуре, обещал генеральские милости переселенцам.

Волконский доложил, что он ездил в Хориискую степную думу. Собирал там родовичей с улусов, просил у бурят помощи.

Муравьев, блеснув глазами, встрепенулся:

— Славно тебя господь бог надоумил, светлая твоя голова. И что же те буряты?..

— Ваше превосходительство, — прерывающимся голосом докладывал Волконский, — буряты дали пятьсот шестьдесят быков и коров. Все быки и коровы клеймены… как положено… клеймом амурской экспедиции.

— Это что еще за клеймо? — весело спросил генерал.

— А буряты стояли на том, чтобы имелось клеймо… для сохранности. Ну, я и велел выжечь тому скоту на левом стегне букву «А». Стало быть — Амур.

— Молодец ты! Всему этому я душевно радуюсь и вижу, что дело со вторым сплавом пойдет на лад. Но знай, Мишенька, трудна жизнь и до сих пор, хотя и есть всюду успехи. Причина простая: завистников много. Мне надобно все же прослужить тут лет пять, а без того заглохнет дело Амура.

— Что вы… пять лет, ваше превосходительство, как можно-с! Мы вас… народ вас не отпустит, призовет…

— Ну, так уж и призовет…

— Истинно! Как же тут без вас?

— Надеюсь, что выпустят меня на отдых — одно, чего могу желать, а повышений для меня уже нет да и не надо мне ничего.

— Оставить свое имя в истории!

Муравьев, улыбаясь, махнул рукой:

— Знаю, знаю, что скажешь! Не хочу слушать далее. Обрадовал ты меня, не то, что старик градоначальник… Куда ни сунется, везде у него прореха. А ты вот и переселенцев выписал, и скот у бурят… Хвалю, хвалю! На вас, молодых, моя надежда. На Карсакова, Невельского, Казакевича, на тебя. Вот заготовлю формулярные списки для наград, и вплотную займемся вторым сплавом на Амур. Думаю послать Казакевича в Америку для закупки пароходов и винтовых корветов. Карсаков привезет чертежи для строительства судов. На Петровский завод корабельного инженера велю завербовать.

Муравьев поднялся из кресла.

— Ну ступай, голубчик, ступай! И у тебя заботы, и у меня заботы. Бумаг пишу много, уж так много! И писарей замучил, и сам замучился.

За ужином Екатерина Николаевна объявила мужу, что при втором сплаве по Амуру она ни за что не останется в Иркутске, а отправится с ним.

— Но как же, душа моя? — пробовал возразить Муравьев. — Мыслимо ли тебе? То, что ты путешествовала со мной в Якутск и Аян, это уже было всяким пределом для женщины…

— И я без конфуза управилась, — парировала она. — Здесь многий житель поражен, не забыль сих пор.

— Но тогда случилось просто путешествие, а нынче война! Мы плывем не для исследования и описания берегов Амура, а для того, чтобы дать отпор врагу, посягнувшему…

— Слю-ча-ется, и жены во-ю-ют, — улыбнулась Екатерина Николаевна.

Муравьев промолчал, не зная, как быть. Он прекрасно понимал ее состояние. Она, став его женой, оказалась в чужой для нее стороне без родственников, без связей.

Екатерина Николаевна умна, выдержана, тактична. Она видела, что ее муж во многом не похож на всех остальных в губернском управлении, и понимала, что ей надо как-то и в чем-то не походить на жен чиновников и военных, окружавших ее мужа. Эту задачу она разрешила для себя просто: почти не показывалась в женском обществе, вела себя несколько небрежно, как бы ничуть не заботясь о том впечатлении, какое она могла оставить. Вдобавок ко всему — что немало шокировало иркутских сановниц — она держала самый малый штат прислуги. Ее путешествие на берега океана произвело внушительное впечатление. Львицы иркутского общества были не столько восхищены, сколько уязвлены и придумывали все, что угодно, лишь бы выставить в невыгодном свете ее камчатский вояж. Но какое там! Не одно юное сердечко трепетало от восторга при появлении Екатерины Николаевны на городской улице. Она выделялась в городе тем, что старалась почаще ходить пешком. Гимназисты и гимназистки готовы были ее обожать, но… тут случилась эта война, и Екатерина Николаевна испытала на себе враждебность, пересуды, косые взгляды.

Если прежде, до войны, ее уединение, скромность и простоту воспринимали как блажь губернаторши, то теперь, с открытием военных действий против Англии и Франции, стали злословить по поводу ее образа жизни. Постарались тут и недоброжелатели Николая Николаевича из старых чиновников, которых он не жаловал, и горячие головы, умеющие и желающие без всякого для себя риска и неудобства прослыть архипатриотами.

Пока Муравьев плыл по Амуру, пока добирался из Аяна домой через Якутск, жена его жила на даче под Иркутском — на Кузнецовской заимке. В городе она уже не могла оставаться, в ее присутствии офицеры обсуждали возможности взятия… Парижа. И это делалось специально для нее. Хотя какой уж там Париж, когда война развертывалась в Крыму да еще и неудачно…

Екатерина Николаевна, узнав от Михаила Волконского, что Муравьев выехал из Якутска, не утерпела — кинулась встречать мужа. Со своей горничной и казаками плыла она на весельной лодке, затем пересела на пароход. Встретила мужа в Киренске.

Николай Николаевич, как мог, утешал жену, пытался уверить ее, что к французам у русских нет подлинной вражды, что во всех бедах виновата Англия. Сам он был в этом убежден и считал, что все в русском обществе думают так или примерно так. Но когда ему принесли почту из Петербурга и он увидел, что из страниц «Фигаро» и «Таймс» вырезаны ножницами целые куски, он понял, что не доверяют не только его жене, но и ему самому. Возмущению его не было предела.

— От кого скрывают, что творится в стане врага? — воскликнул он с горечью. — От меня… главнокомандующего всеми русскими силами на Востоке! Ирония судьбы! Это все козни министра внутренних дел. Он поступает нехорошо, некрасиво, приказывая, незнаемо зачем, выхватывать из иностранных газет какие-то статьи, вредные якобы для меня. Он мне треплет нервы и мешает во всем, но ему отомстит история за меня.