Виктор Сергеев - Унтовое войско

В письме азиатскому департаменту Николай Николаевич в отместку сочинил уйму «колкостей», чтобы вывести из равновесия столичных дипломатов.

В Петербург отъезжал генерал-майор Карсаков с бумагами Муравьева. Генерал-губернатор был удручен, болезнь его развивалась, а утешения не приходили ниоткуда.

Муравьев сидел в кресле у горящего камина, укрыв ноги пледом. Превозмогая боль в груди, он наставлял Карсакова:

— Погляди хорошенько на министра. И если попрежнему он намерен препятствовать развитию на Амуре русской силы, а в особенности хитрить со мной и вместо полного доверия тешить пустыми фразами, а царю говорить, что я вредный правитель, то мне, конечно, оставаться здесь нельзя.

— Ваше высокопревос-дит-ство!

— Погоди. Выслушай мою рацею. Разве так благодарят за приобретение Амура? Разве так заботятся о крайнем Востоке нашем?

— Не расстраивайтесь, Николай Николаич, общество вполне оценивает ваши заслуги.

Муравьев досадливо поморщился:

— A-а… что мне общество? Мне надо, чтобы все распоряжения послам и консулам в Пекин шли через меня. А они видишь как…

Муравьев скинул плед, поднялся.

— Я в разлуке с семейством… может быть, на целый год. Сам знаешь, Михаил Семенович, я в Иркутске положительно один. Есть только подчиненные. А так… нет никого. Бывает, что езжу в гости, где слушаю всякий вздор, но больше сижу дома, занимаюсь очень много — в этом мое спасение.

Карсаков, не смея перебивать, подавленно слушал.

— Душевной отрады нет ни с кем, а сильные ощущения бывают только неприятные. Даже письма жены всегда скучные. Честолюбие мое в таком положении, что я для него не пожертвовал бы и чашкой чая.

Кудеяров хотел пройти в калитку, но Яким Степанович, вертясь вьюном, загородил вход, просил в дом его не казать глаз и пообещал крикнуть мужиков, если непрошеный гость войдет в азарт. Что было делать Ивану?

Случайно попался ему проезжий урядник, и Кудеяров попросил его сходить в избу старосты и позвать на улицу Катерину, его жену. Урядник сходил, долго не задержался там, а сказал ему, что жена его извольничалась, не желает жить с ним, несет какой-то вздор невнятный, может быть, больна головою.

— Как же мне быть? Что я скажу сотенному командиру?

Зайди на почтовый станец, — посоветовал урядник. — Там проездом заседатель земского суда Оринкин. Проси у него, чтоб помог тебе законом. Ты сходи, обскажи, что венчанная по закону жена играет назад…

Кудеяров отыскал земского заседателя, тот велел позвать Катерину, а самому Кудеярову приказал остаться на улице.

Катерина, зло сверкнув глазами и презрительно хмыкнув, заявила: «Если отдадут за унтового казака, лишу себя жизни».

Заседатель торопился уезжать, лошади уже были поданы, он не захотел ни во что вникать, а только посоветовал Кудеярову обратиться к начальству.

Сотник Гантимуров уже не раз пожалел, что с пьяных глаз присоветовал Катерине избрать себе сердечным другом своего вестового Кудеярова.

Дело о венчании казака Кудеярова с крестьянской девкой Чуркиной, начав обрастать бумагами в земском суде, вот-вот должно было укочевать в окружной суд, а там, глядишь, дойдет и до губернского. «Ай, князь! Ай, князь! — сокрушался Гантимуров. — И дернул же тебя черт влезть в эту историйку!»

Приезжал Ситников за очередной колодничьей партией. Расспрашивая нерчинского сотника, какой оборот приняло венчание, задуманное им самим частью по легкомыслию, а частью по пьяной обиде на Лапаногова, он хохотал до слез, до коликов в груди:

— Ну, эта Катерина, право, каверзница, замешана на уксусе! То ей старого не надо, давай молодого. То ей уже и молодого не надо. Какого же лешего ей изволите подать? Я к ней со всем пониманием и снисхождением… Сама же вешалась ему на шею, а теперь что? «Лишу себя жизни…» Уморила, уморила! Если она выиграет дело, скажи ей — пусть приезжает на Кару, такого женишка подберу… бритоголового! С тарантасом на цепях… С золотым самородком в животе… Ха-ха! Ха-ха! Экая злая Гарпия! Да я-то хорош гусь. Ни дать ни взять — свадебный генерал!

— Неудобства в сем деле много, Афанасий Петрович, — вставил Гантимуров.

— Да что вы, близко к сердцу… — отмахнулся Ситников. — Меня, право, упросили казаки мои… братья Алганаевы. «Вы, — говорят, — подсобите, ваше благородие, земляку нашему ожениться». — «Какому-такому земляку?» — «Да вестовому его благородия». Тут уж я смекнул: «Уж не вестовому ли из Нерчинской сотни?» Вот она, каша-то, и заварилась, Из ничего считай что.

— Он, вестовой-то мой, вроде как и не просил ни от кого подмоги, чтобы ожениться.

— Э-э, пустое, сотник! Ну, посуди сам. Моим-то казакам что из той свадьбы? Или их чем одарили жених с невестой? Не-ет. А мне что из той свадьбы? Ну что? Одна забава разве. Повеселились от души, нахохотались.

Ситникову были одни смешки, а Гантимурову приходилось отдуваться.

Был он на пасху в доме господина управителя заводов после обедни на поздравлении, куда пожаловали священник Симеон, земского суда заседатель Оринкин и пятидесятник. Были и из простых сословий люди… отставной казак Лапаногов и староста Неродов.

После того как священник и люди простого сословия ушли, господин заседатель подвел Гантимурова к Лапаногову и Неродову и сказал, что Неродов просит следствие вести в Кенонском селении, а не в Нерчинске, где много родственников-у свидетелей Кудеярова.

Медленно продвигалась колымага земского суда. Неродов и Лапаногов добились-таки, что заседание суда перенесли в Кенонское селение. Без лапаноговских ассигнаций тут не обошлось… А вдобавок еще открылось, что Оринкин, выборный от сибирских дворян, квартировал у родственников попа Симеона. Это уже вовсе козырь для Неродова и Лапаногова.

Взбудораженный и раздосадованный сотник Гантимуров надоумил Кудеярова написать прошение на имя самого царя. Засадили за глазированную бумагу сотенного писаря…

Кудеяров отправился с прошением в суд.

В присутственной комнате уголовного суда по всем стенам стояли шкафы, висели портреты государя, часы в дубовом футляре. Большой стол покрыт красным сукном. Ручки председательского кресла позолочены.

Кудеяров подал прошение подканцеляристу — благообразного вида молодцу, похоже, что из великовозрастных гимназистов. Тот прочитал, поглядел снизу вверх, надул губы, начал подкапываться:

— Прошению ход датъ не можем. Написано не по форме. В обращении к его императорскому величеству в иных словах заместо буквы «е» стоит «ъ». Это в словах «державнейший», «всепресветлейший». И пропущены три целых речения: «Великий самодержец всероссийский». А в вопросительном пункте вместо «и дабы» сказано «дабы». Без соблюдения таковых правил оное прошение ни почему принято быть не может. В нем даже нет ясности, о чем просят и на кого. И притом не означено, кто прошение сочинял вчерне и набело переписывал.