Виктор Сергеев - Унтовое войско

И что вы думаете, господа? Врачебная управа выдала-таки медицинское свидетельство начальнику золотого стола.

— А за что его так-то?

— За взятки, господа. Брал вовсе несоразмерно. Ходил по краю пропасти. Пока не было Николая Николаевича. Ну, а уж тут… Кругом строгости. А особенно бойся самого генерал-губернатора. Никогда и никто не знает, как он поступит.

— Как он нынче выглядит? — поинтересовался Ситников, жеманно щурясь и незаметно для остальных разглядывая свое отражение на стенке самовара.

— Чудесно! Чудесно! — воскликнул Разгильдеев. Такой, знаете ли, живой, просто воструха-непоседа. Того и гляди, что воспарит… Я умилялся, глядя на него. Черты лица тонкие и подвижные. Глаза по тебе так и бегают, и где на тебе изволят задержаться, там тебе и холодно, и тревожно, а то жарко и радостно. Ну, как вострубит тебе генерал… призовет к великому делу. А он все может. Это по настроению его превосходительства. В кресле он подолгу не задерживается, Начиная разъяснять предмет его интересующий, он быстро увлекается, вскакивает и подзывает к карте, все растолкует покажёт. Слова летят водометом. Для меня весь он внове. Порядливый господин.

— Муравьев к нам о прошлом годе заезжаль, посмотреть, — заговорил Гюне. — И что же? Он заявиль, что Забайкальский городовой польк — один из слабых в Сибири, хуже его поискать. Фронтовое образование плехое, господин атаман, скажу откровенно. Все ружья с расстрелом [16] Раздутость в дуле. и к употреблению не годны. Я не привыкаль так служить. Сабли и те старого образца.

— А служба какая? — вмешался Чекрыжев. — Ныне велят охранять провиантские магазины. Нам же приказано взять под охрану кладовую окружного казначейства. В больницу нужен караул… больные поступили из острога.

— У меня караулы у соляного амбара, винного подвала, у магазинов. На три смены полусотни не хватает. А чуть что — в полк жалобы. Судья шумит, что казаки на службу являются в неопрятной одежде и лошади у них не годны к езде и содержатся в нечистоте. А что делать прикажете?

— Зовемся унтовым войском, — иронизировал Гюне. — Обувь у нас — унты, не глядел бы… А главенствующее блюдо на столе — мур-р-цовка.

— Что? — не понял Разгильдеев.

— Хлебы в кипяченой воде… с добавлением подсолнечного масла.

Чекрыжев почесал затылок:

— Живет нынешний казак… хуже некуда.

— Мы отвлеклись, господа, — проговорил хозяин, разливая вино в бокалы. — Первая чаша принадлежит жажде, мы ее утолили, господа. Вторая чаша — для веселья. Выпьем и споем, господа. Без песен рот тесен.

Ситников отодвинулся от самовара, надоело смотреть на собственное отражение, икнул, соображая, что бы это для него значило.

— Опять кислое поел, — пробурчал он.

Разгильдеев поднял бокал.

— Прошу, господа, самого малого внимания. Самого малого. Николай Николаевич Мураевьев обещал государю намывать на Каре в год по сто пудов золота. Его превосходительство, думая о Каре, остановил свой выбор на мне. Выпьем, господа! Третью чашу… Чаща наслаждения. Для Амурской кампании, думаете, золото не понадобится?

Разгильдеев торжествующе посматривал на офицеров:

— Займемся золотишком на речке Каре. Это вы слышите от самого управляющего Нерчинскими приисками Ивана Евграфовича Разгильдеева!

Куканов сказал:

— Что же, господин управляющий, наделил нас бог одной судьбой. Вы — для нас, а мы — для вас.

— Вот именно! Вот именно! — расплылся в улыбке Разгильдеев.

Сотники ничего не поняли. На какую «одну судьбу» намекал Куканов? Почему «вы — для нас, а мы — для вас?»

Сутками раньше Разгильдеев и Куканов беседовали с глазу на глаз. Управляющий Нерчинскими приисками не с бухты-барахты заявился в штаб городового полка. Сюда его привели неотложные дела. Сто пудов золота Муравьеву — шутка сказать. Жилья на Каре мало, а каторжников гонят и гонят. Рой землянки. Золотоносную породу бери в подземных штольнях, по колено в воде. Никому никакого отдыха. Каторжников не жалеть. Знать одно: золото, золото, золото! На приисках ввести особый режим. Со всей строгостью и осторожностью… Режим тот, установленный Муравьевым, такой, что департамент внутренних дел, не славящийся мягкотелостью, и тот бы не утвердил. А Муравьеву департамент не указ. Из карийских штолен ни один звук на волю не должен вырваться, чтобы все шито-крыто оставалось, никаких зацепок для прокуроров и ревизских комиссий. А охрану карийских каторжников велено взять на себя казакам. Вот и понадобился атаман управляющему приисками.

Разгильдеев такого наговорил, что ое-ей!..

По морям да океанам плывет-де от самого аж Кронштадта к устью Амура транспорт «Байкал» с капитаном Невельским. Велено-де тому Невельскому скрытно ото всех вызнать, судоходно ли устье Амура.

А как откроется, что оно судоходно, то Муравьев, мол, сразу же к царю с докладом: «Повелите, государь, пожаловать к нам всей державой на Амур-реку!»

Все бы ничего… Николай-то Николаевич верит в успех Невельского, да только врагов у них обоих тьма-тьмущая в столице, — рассказывал Разгильдеев. — А самый зловредный из них — министр иностранных дел Карл Василич Нессельроде.

Богу надо молиться, господа, чтобы дело любезного нашего Николая Николаевича выиграло. А как случится такое, то казакам за усердие на службе ждать милостей от меня, а от его превосходительства — медалей. Ну, а уж атаману да сотникам — иные награды: атаману — ленту Иоанна Иерусалимского, а сотникам — Анинскую ленту. Да и к жалованию кое-что.

Потап Ионыч только покрякивал да руку тянул к затылку, слушая Разгильдеева. Приказ Муравьева о выделении карийским приискам казаков он получил. А что касается особого режима для тамошних каторжников… Потап Ионыч повздыхал, посокрушался, да ведь он-то не ответчик перед департаментом внутренних дел. А Муравьев, по всему выходило, ни бога, ни дьявола не боялся. Ленту же Иоанна Иерусалимского запросто не выслужишь. Да и к жалованью кое-что… с неба никто не насыплет. Наградами да презентами городовой полк не избалован. Вот и приходилось поить и кормить любезного Ивана Евграфовича, знакомить его с сотниками полка.

— А что, ваше высокородие, — обратился захмелевший Разгильдеев к хозяину, — известно ли вам, почему мы ушли с Амура?

— По недостатку сил, стало быть. По Нерчинскому трактату.

— Манджуры обычаев большой политик не знают, — сказал Гюне, — и имеют склонность к войне. Их надо приобщить к той политик.

— Приобщат, Леонард Карлович, — заулыбался Разгильдеев. — Англия уже подбирается к Китаю.

На стол подали штофы с вином. Застолье оживилось, хозяин разливал вино по бокалам.

От только что политых агатовых грядок исходил терпкий запах сырой земли. Луковичные стрелки торчали тут и там, возбуждая аппетит у гостей. Бабочки-капустницы порхали от цветка к цветку, купаясь в лучах нежаркого на исходе весны солнца. В саду стояла умиротворенная тишина, и молодые листья застыли от безветрия. Только одинокий шмель упрямо и надоедливо гудел, то приближаясь к акациям, то удаляясь.