Виктор Сергеев - Унтовое войско

Гусайда, выслушав перевод Косорины, спросил, далеко ли от Айгуня до гольдов, попавших в беду. Очирка подумал, вспомнил, что от стойбища племени байну они плыли пять суток. «Сказать ему, что был у байну? Гостем старшины племени?»

— Что за старик был с тобой? — спросил гусайда.

— Не знаю никакого старика. Я был один.

Баргут завращал белками глаз:

— Не ври! Ты ходил с ним, разговаривал с ним. Я все видел.

— Какой-то старик подходил ко мне. Но я не знаю его языка, а он не знает моего.

— Где твоя лодка?

— Я продал ее рыбакам. Они дали рыбу… с красным мясом. В нашей Селенге я не ловил таких рыб никогда. Я ругался, что они дешево заплатили за лодку. А они смеялись надо мной. Один заехал мне по шее, и я убежал. Красное рыбье мясо есть боязно, и я променял рыбу на базаре… — Очирка тараторил, захлебываясь от полноты чувств. Сам удивлялся, как это быстро приходили в голову такие складные мысли.

Гусайда стукнул ножнами сабли об пол и проворчал:

— Полный чайник молчит, наполовину пустой шумит.

«Молод и глуп, — подумал он о пленном буряте. — Стоит, как ни в чем не бывало, будто в своей вонючей юрте. Верно, что новорожденному теленку и тигр не страшен. Но как же с ним быть?»

Косорина понял, о чем задумался гусайда, заговорил мягко и вкрадчиво, чтобы не обидеть Юй Чена:

— Мой господин! Видит бурхан, что за годы службы в восьмизнаменных войсках вы пролили потоки добрых благодеяний, чем облегчили страдания всех нас, простых слуг императора. Но этот бурят не слуга императора. Вы всегда учили нас: «Если утром посадил дерево, не думай, что в полдень оно даст тень». Зачем спешить с решением? Завтра купец Ци Шань со взводом солдат отплывает по реке Черный дракон. На пятые сутки мы высадимся у стойбища байну и установим, прав ли этот бурят. Мой господин, я не верю ни одному слову этого человека. Приверженность бурят к России мне хорошо известна. Если бы его преследовали власти за убийство начальника хунхузов, то ему незачем было бы тащиться в такую даль. С реки Чикой на реку Шилку… С Шилки на Амур… Трудно, просто невозможно поверить, мой господин. Его улус Нарин-Кундуй у самой китайской линии. Проехать урочище Абалай, урочище Ангар Хоты… Вы не успеете выкурить и одной ганзы, как ваша лошадь достигнет Нарин-Кундуя. Граница у острова Дархан ему известна до каждого кустика. Ему ничего не стоит прийти на пост Ван Чи и сдаться страже. А он, изволили слышать, бегал по всему Забайкалью, словно нарочно хотел, чтобы его изловили. Мой господин! — Баргут поклонился. — Этот бурят совсем не глупец. Он не раз переходил китайскую границу и угонял скот и лошадей у монгольских князей. Согласитесь, мой господин, что дурак и глупец не способен…

— Да, да, — перебил его гусайда. — Я вижу, что ты ревностный слуга императора, а этот, бурят давно промок под дождем и не ему бояться росы. Твои мысли, баргут, порождены моими мыслями, а мои мысли, подобно солнцу, освещают тебе путь и способствуют развитию твоего воображения. Ты завтра поедешь с купцом Ди Шанем, прихватив с собой пленного бурята.

Гусайда дал знак стражникам увести арестованного.

Двухмачтовая майма Ци Шаня легко скользила в мутных волнах Амура. Вторую ночь дул попутный ветер. Ци Шань повелел рулевым держать ближе к берегу и не зажигать огней. А то бывали случаи… Гольды, завидев огни «купца», снимались со стойбища и бежали в тайгу.

Длинной остроносой щукой рыскала майма по великой реке в поисках легкой наживы. В ее трюмах — ящики с ханьшином, табаком, перцем, бусами, серьгами, зеркальцами, кусками дешевой далембы. Команда судна и солдаты от нечего делать целыми днями играли в карты, попивали вино, закусывая свининой с фасолью и соевым соусом.

Очирку Цыцикова поместили в кормовом отсеке, повесили ему на шею деревянную колодку с замком. От замка тянулась железная цепь к скобе, вбитой в борт маймы. Ключ от замка в кармане караульного. Косорина менял караулы утром, в полдень и вечером.

Цыциков думал об одном: бежать! Еще две ночи — и майма бросит якорь возле стойбища байну. И тогда Косорина получит все доказательства того, что пойманный им бурят — русский лазутчик.

Гусайда обещал ему отрезать язык, выколоть глаза и бросить в клетку к драконам. Вчера Косорина приходил сюда, в кормовой отсек, смеялся над Очиркой: «Это не драконы, a тигры! У гусайды нет драконов. Зато онсодержит в глубокой яме голодных тигров».

Очирка пробовал крепость скобы. Днем, пока за ним не наблюдали, или ночью, когда солдат не мог чего-либо заметить, он подолгу давил на скобу, пытаясь ее раскачать. Но скоба была-глубоко забита в борт.

«Если смерть придет, то и тысячи бурханов не помогут, — подумал он. — Разбить бы колодку… Но как, чем? Была бы палка с ножом…» Вот такая, какую он видел у проводника Оро. Но кто же принесет ему палку с ножом? Она осталась в лодке у казаков, а ее владелец Оро неизвестно где. В айгуньской тюрьме… А может, где-то поблизости, на майме. Маньчжуры ни разу не сводили их вместе, держали порознь.

«Надо завладеть ключом, — решил Очирка. — Иного пути к спасению нет. Как завладеть? Позвать солдата, дать ему знать, что я хочу что-то-ему передать. Солдат подумает, что деньги… Покажу ему зажатый кулак и буду тыкать пальцем по кулаку: «Твое, мое». А как он подойдет, попробую схватить за дыхало. Нет… не выйдет… помешает колодка. Помешает… Вот проклятая! А что если… Что если схвачу солдата за голову и одним духом жигану об колодку…»

Он вздрогнул, ему стало страшно, будто кто-то мог разгадать его замысел. Сердце екало, как загнанное. С палубы доносился хохот полупьяных маньчжур, занятых досужей болтовней. Караульный дылда сидел на витке каната и дремал, держа между ног фитильное ружье.

Соломенные паруса скрипели и шелестели под крепнущим ветром. Лошадиной подковой висел в темном пугающем небе месяц. Очирке показалось, что месяц улыбался. Дрожь в руках прекратилась.

…На палубе никто из маньчжуров не слышал ни сдавленного стона, ни всплеска упавшего за борт тела.

Министры Николая I попросили высочайшего приема, чуть ли не всем кабинетом. Они доложили царю о дерзновенном поступке генерала Муравьева, задержавшего в Иркутске экспедицию Ахтэ. «Не было заботы, государь, да вот видите как…»

Кабинет бы и сам мог… через военного министра распорядиться по делу Муравьева, поскольку генерал-губернатор Восточной Сибири был причислен всего лишь к должности корпусного командира. Но… военный министр побаивался этого «корпусного» и предпочитал действовать интригами.

Представ перед Николаем I, министры высказали разочарование и сожаление по поводу поступка Муравьева. У них от обиды даже бакенбарды отвисли как-то удручающе и на щеках проступили красные пятна.