Виктор Сергеев - Унтовое войско

— Дай я тебя обниму, Геннадий Иванович! — воскликнул Муравьев, — Дорогой ты мой!

Они обнялись при криках «ура».

— Мне случалось видеть много смелых и дельных офицеров на судах нашего флота, — проговорил Муравьев. — Но ты, Геннадий Иванович, превосходишь во всех отношениях все мои сравнения. Я уж нынче у вас задержусь на «Байкале». Пройдем в кают-компанию, голубчик, хочу слышать от тебя полный доклад об исследовании Амура.

В кают-компании тесно, свита Муравьева кое-как разместилась. Подали шампанское, легкий ужин со сладостями.

Впечатлений много, ваше превосходительство, — заговорил Невельской, когда все расселись и бокалы были наполнены. — Воспоминаний хватит на долгое время.

Все ожидали, что тост Муравьева будет за успех исследования Амурского лимана командой транспорта «Байкал», за здоровье и благополучие капитана Геннадия Ивановича Невельского. Взоры присутствующих обратились к нему. И опять никто не видел невзрачности капитана, его рябинок, подслеповатого взгляда. Все видели широкий лоб с большой залысиной, рано поседевшие усы, твердый подбородок, пронзительные глаза, остроту которых подчеркивали чернеющие полоски бровей. Куда только делась подслеповатость! Муравьевские офицеры поняли, что перед ними натура смелая и решительная.

Слова Муравьева прозвучали как-то неожиданно:

— Выпьем, господа, за государя нашего Незабвенного! С его величайшего соизволения сей подвиг, свидетелем которого мы являемся, стал возможным.

Все словно очнулись. Задвигались, зашумели. Как же… Неудобно. Про государя-то и забыли. Ай-я-яй, как неполитично! Хорошо, что его превосходительство все предусмотрел, до всего дошел, ничего не забыл.

Между тостами капитан «Байкала» докладывал, как проходило исследование Амурского лимана. Непредвиденных помех и осложнений при плавании оказалось множество.

Из-за того, что карта оказалась весьма неточной, чуть не загубили транспорт. Приходилось часто вести промеры глубин. Несколько раз «Байкал» садился на мель. Был случай, когда еле-еле снялись с мели. Выручил становой якорь. Его отвезли на лодке и опустили в воду. Сматыванием якорной цепи удалось стронуть судно с места.

Холодные туманы и порывистые ветра сопровождали моряков в самом лимане. Здесь участились шквалы. Перепады глубин были весьма заметными, а местные течения — ой-ей-ей! Волны ходили в совершенном беспорядке — не знаешь, откуда чего ждать. «Толчея», — говорили матросы о таких волнах.

Шлюпки и лодки то и дело заливало водой и выбрасывало на мели. Промеры глубин велись порой с опасностью для жизни людей.

Много смеха вызвал случай с командой баркаса возле гиляцкого селения Тамле-Во. «Толчея» была особенно сильной, и баркас выбросило на песчаную косу. Моряки во главе с мичманом перебрались на берег, развели костер, сушились. Уставшие люди вскоре уснули и проспали всю ночь, а утром с ужасом обнаружили, что пропало все имущество с баркаса и развешанное по кустам белье и обмундирование. Моряки остались — кто в одной тельняшке, кто вовсе голый. С «Байкала» из бинокля разглядели, что у мичмана творится что-то неладное. Спустили вельбот с матросами. А тут из селения Тамле-Во высыпала возбужденная толпа гиляков. Рассевшись по своим байдаркам, гиляки тронулись к «Байкалу». Штурманский подпоручик, сидевший на вельботе, успел взять в плен двух гиляков.

Невельской, легко возбудимый, накричал на пленных. Те смотрели враждебно, и он вовсе разгорячился. Матросы приготовились к стрельбе. Но вскоре капитан смягчился и запретил стрелять из ружей. Помнил приказание главного штаба: «В случае каких-нибудь осложнений на Амуре… грозит суровая ответственность». В Петербурге издавна повелось считать гиляков подданными Китая, и воевать с ними — это все равно, что воевать с китайцами.

Капитан вспомнил о бурятских казаках, явившихся вчера из селения Тамле-Во. Это были пятидесятник Ранжуров и десятник Чагдуров, посланные в тайный сплав по Амуру Муравьевым. Он приказал привести их, а когда те пришли, спросил, могут ли они объясниться с захваченными в плен гиляками. «Да, можем, — ответил Ранжуров, — мы знаем этих людей». — «Передайте им, что, если их флотилия нападет на транспорт, мы их повесим. Да… а что они за люди?» — «По-моему, они родственники вождя племени». — «Ну, так тем лучше. Втолкуйте им, что их ждет, если их племя не умерит свою воинственность». — «Ваше высокородие, они принимают вас за американских китобоев. Не иначе… Я пойду и крикну, что мы лоча… русские». — «Идите к пленным и кричите, что хотите, но сорвать исследование лимана я не могу».

Отчаянные вопли пленных гиляков, выкрики Ранжурова и Чагдурова возымели свое действие. Флотилия остановилась.

Голая команда тем временем, сняв баркас с мели, прибыла на «Байкал», где была встречена взрывами смеха и шутками.

Недоразумение с гиляками кончилось миром. Они в самом деле приняли «Байкал» за американское китобойное судно. Китобои нередко нападали на гиляков, сжигали их дома, грабили… Против лоча гиляки ничего не имели. Они хотели быть с ними в дружбе.

— Ну, а устье Амура? — спросил нетерпеливый Муравьев. — Как оно? Что?

— В Петербурге полагают, ваше превосходительство, — ответил Невельской, — что устье Амура напоминает собой топкое болото с тростником, песчаными дюнами, запутанными лагунами. Что вы! Устье красоты неописуемой, неизъяснимой. Река стремится к-морю единым и мощным потоком. Наши шлюпки поднимались вверх по Амуру, везде найдена глубина для морских судов.

Остается добавить, ваше превосходительство, что когда мы спустились на юг от устья и дошли до самой горловины пролива, то увидели два скалистых мыса со стороны материка. Одному из них дали название Муравьева…

В кают-компании прогремело «ура». Снова разливали шампанское, поздравляли друг друга.

— От сахалинского берега, — продолжал Невельской, — тянулась коса, но… что замечательно! Наши сердца трепетно забились. Перешейка там не оказалось, глубины в самый раз!

— А куда же делся перешеек? И англичане и французы уверяли…

— Обман зрения, господа, — улыбнулся Невельской. — Возвращаясь обратно, мы сами видели, что на горизонте материковый мыс сливается с сахалинской косой. Совсем незаметно для глаза, что мыс-то севернее косы!

Дружный хохот покрыл слова Невельского.

— Любезный Михаил Семеныч! — крикнул Муравьев, — Тебе надлежит завтра же отправиться в Петербург с известием о столь замечательном открытии. Повезешь рапорт Геннадия Ивановича. А сейчас, господа, всех прошу ко мне в Аян. Будет пир на всю ночь.

Михаил Семенович Карсаков вместе с рапортом Невельского увез в Петербург и донесение генерал-губернатора князю Меншикову: