Виктор Сергеев - Унтовое войско

Подумал о Бутыд, о своем обещании ей. «Золото держу в руках каждый день, сплю на земляном полу, а там… копни — золото. Кругом золото, а я самый бедный из беднейших. Кормовые приставнику Чуркину отдай, а то забьет, замытарит, в могилу сведет. Один бы самородок припрятать, золотников бы на тридцать И бежать отсюда. Сказать Бутыд: «Вот золото, какое обещал, бери».

А как убежишь? У двери часовой, на окнах решетки, на руках, ногах цепи. Ладно хоть без тачки… Иные к тачке прикованы.

На разрезе трудно убежать. Голодному, обессиленному надо взобраться на отвал, а весь склон там — живой песок, ступить не на что, опереться не на что. И все это на глазах часовых. Убьют, не успеешь и на отвал вскарабкаться. А если и успеешь, то сколько еще по буграм топать на виду охраны. Снимут, как зайца. Столько стволов! Ежели и это минуешь, кинутся наперерез конные казаки, стопчут или зарубят. Повезет тут — в тайге схоронишься, радоваться все еще рано. Цепи надо сбить, пропитанием где-то разжиться, горную стражу миновать.

«А что если Муравьев выручит? — бьется в воспаленной голове слабая надеждишка. — Генерал, что матерый медведь — сильнее всех рычит. Одно слово ему… и Цыцикову свобода! Как-никак, а я в Айгуне побывал — манджурской крепости, Муравьев за такую разведку простил бы меня, велел выпустить, расспросил бы, какое войско стоит в крепости. Выслушал бы и сказал: «Спасибо, казак Цыциков». — «Рад стараться, ваше превосходительство!»

Шептал Очирка сладкие слова, утирал горячий лоб, скрежетал зубами, плакал тихо, чтоб никто не услышал. «Где этого генерала сыщешь, как ему скажешь? Он на разрезах карийских не гостит. Разгильдееву разве сказать, пасть в ноги: «Ваше высокое благородие, выслушайте! Был я по велению самого генерал-губернатора в секретном сплаве, а теперь схвачен стражей и закован, доложите генералу… про Амур, пусть меня допросят, отошлите казенную бумагу пятидесятнику Цонголова полка Ранжурову, пропишите, что жив-здоров Очирка Цыциков, моет золотой песок на Каре. Помилосердствуйте, ваше высокоблагородие!».

Уснул Цыциков, и снилось ему, что ехал он по зеленому лугу на Хатархе. Генерал Муравьев махал ему рукой, музыка полковая гремела: «Тра-та-та! Тра-та-та!» И видел он: бежала навстречу ему Бутыд, кричала — не разобрать слов, а за ней черные тени гнались. Вот-вот схватят… «Я им покажу» — подумал Очирка, ища на боку саблю. Но сабли не было. Он поискал ружье, но и ружья нигде не было. А черные тени уже накрыли Бутыд, она закричала, не видать ее… Очирка хотел позвать на помощь генерала, а того и след простыл. Только что махал рукой — и уже нет. В отчаянии ударил Очирка кулаком…

Проснулся от тычка в бок. Якуня-Ваня бурчал:

— Подымайсь, каторжная прощелыга! На раскомандировку!

На душе у Цыцикова муторно… будто там, в груди, черная собака подохла.

Молча поднялся, позвякивая железами, побрел к выходу.

Иван Евграфович Разгильдеев лишний жирок на Каре сбросил. Маленькие, светлые когда-то глазки теперь злы и колючи. Помотайся-ка день-деньской по тюрьмам да приискам, поматерись-ка до хрипоты, побей-ка в скулья, в зубы, кого ни попадя… Ожесточишься вовсе душой, очерствеешь вовсе сердцем. Сто пудов золота намыть — шутка ли! Генерал требовал месячную отчетность, чуть что — слал капитана-адъютанта с ревизией.

Из Иркутска один и тот же крик: «Мало золота!» Иван Евграфович изворачивался, как умел, соображал, как мог. Ладно хоть генерал пустил его савраса без узды — дал полную власть. На каторге один как есть сам большой.

Но истекшее лето поколебало его дух. Штейгера кто-то убил молотком. Убийцу не нашли. Вспомнил, что в прошлом месяце потерялся приставник. Ушел на разрез и не вернулся, как сквозь землю провалился. Не иначе и его убили, тело закопали в старом шурфе.

От смотрителей, надзирателей, палачей, приставников, штейгеров участились подачи рапортов об отставке. «Побаиваются, канальи, бритоголовых. Нашкодили и бегут… чертово семя! Мести бритоголовых боятся. Что же теперь? С каторжными прощелыгами салфет вашей милости?»

Иван Евграфович одного надзирателя приструнил было рублем — после рапорта изгнал с приисков «щупать гагар» [36] Увольнение со службы без пенсии . Не помогло и это. Рапорты поступают…

«Надо на свой салтык себя перед каторгой поставить».

Иван Евграфович попритушил в глазах злость и колючесть. Попервости помаленьку, а затем все чаще поругивал он при каторжных артелях своих чиновников, тыкал им кулаком в подбородок, винил в нехватке золота, в смертях и болезнях бритоголовых, перестал принимать наветы от приставников и надзирателей: «Сами распоряжайтесь, как хотите».

А по камерам, по разрезам ползло насмешливое, едучее:

Нынче утром в Верхней тюрьме напросился к нему арестант по «божескому провидению». Казаки притащили под руки истощенного, с подергивающейся лысой головой старика, взятого на Кару в Бичурском селении за потаенную церковную службу. Звали старика Серапионом Вафоломейским.

Старик упал перед управляющим на колени и, будто Езоп, понес околесицу:

— Всесветлое сиятельство! Акафист бы вам спел. Как увижу сребро-пуговицу на вашем мундире, думаю, что стою перед царскими вратами, весь благоговею и дрожу. В алтарь хочется… Спаситель, утешитель наш! Перед амвоном под вашим покровительством встанем. Вашей из церковных книг выучки, проучки… Зрил сие на аналое. За то благодарны и клянемся… от всего сердца. На воле-то почитался анахоретом. Благодарю, что днесь исправился. Сошло от апостолов просветление ума за то, что духовное ставите выше телесного, что проживаем под защитой бдительных стоглазых аргусов. Всяк день о вас помним и печемся, молимся господу.

— Выкладывай, чего надо, олух царя небесного, рыловорот, и убирайся, — проворчал. Разгильдеев, — Есть у меня время твою белиберду слушать… А то съешь оплеуху или велю отвести к Пимону, он в усладу тебя послушает… оглоушит.

Не отсылайте к палачу, и бог воздаст вам… в Аркадии житье себе найдете, господин всесветлый, Иван Евграфович! — закричал Серапион. — Несчетно сечен плетьми, нового наказания от Пимона не перенесу. Архангел уведомил мя об этом. Зачем ко мне напросился? Жалоб я не принимаю. Уж не рыдалец ли?

— Божественное провидение на всенощном бдении, всесветлое сиятельство! Знаю, как найти златые чертоги. Бог осенил, наградил мыслью. Хоть сам я и бессребренник. Каждый самородок в том чертоге десяти пудов. Поверьте мне, отец благоверный, батюшка родной, милосердный человече! Бывалоча, как в благовест ударят, осенит мя…