Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

Пока Лили и Картер вели разговор в гостиной, капитан и миссис Ларю сели поболтать на балконе. Колберн легко уступил ей инициативу в беседе, прежде всего потому, что она сама приняла на себя эту роль и, во-вторых, потому, что он был не настроен болтать, — на положении слушателя он мог чаще бросать взгляды в сторону Лили. Хоть Колберн и был намного моложе Картера и привлекательнее, ему в голову не приходило вступать с ним в соперничество или, как принято в этих случаях выражаться, — подставлять ему ножку. Он почитал полковника, как старшего офицера, а кроме того, отдавал ему должную дань, как юный провинциал — человеку, искушенному в свете. Новичок из провинции поклоняется столичному кавалеру, любуется его блеском и не видит его пороков. В своем неумеренном восхищении полковником и Колберн, и мисс Равенел выступали на равных правах простака и простушки. Отличие было лишь в том, что Колберн не скрывал своего восхищения, а Лили — молодая девица на выданье — таила свое восхищение за милым кокетством.

— И не совестно вам, — говорила она, — что я застаю вас диктатором в моем родном городе?

— Ужасно. Горю от стыда. Согласитесь стать мэром, и я уступлю вам свои полномочия сегодня же.

— Уступите их моему отцу, и тогда я согласна.

Предложение мисс Равенел было более практичным, чем она сама полагала. Командованию очень хотелось бы выдвинуть мэра из среды местных жителей, с тем условием, конечно, чтобы он был прежде всего патриотом и настолько известен в городе, чтобы стать во главе чрезвычайно желательной для северян, но пока что, увы, не родившейся партии противников мятежа.

— Что же, дельное предложение, — отозвался полковник. — Я позволю себе доложить его на благоусмотрение командующего.

Ничего подобного он, разумеется, делать не собирался. Доход от должности мэра был полковнику очень кстати, так как он зажил сейчас на широкую ногу.

— Нет, прошу, ничего не докладывайте, — сказала мисс Равенел.

— Почему же? Раз вам угодно.

— Не пытайтесь склонить меня подкупом на сторону янки.

Эти несколько реплик подали Картеру мысль, что в собственных интересах ему следует подыскать безработному доктору какой-нибудь пост или прибыльное занятие. Говорят, если кто-то задумал украсть ваши персики, надо направить его внимание на соседские яблоки. Вообще же полковник был бы искренне рад помочь Равенелам. Дипломатично побеседовав с доктором, он разузнал, что медицинский колледж закрылся из-за нехватки студентов, а железнодорожные акции не приносят больше дохода и, таким образом, Равенелы лишились всего, кроме дома и тощего счета в банке. Доктор с усмешкой сказал, что полагает это достойным возмездием за то, что долгие годы кормился за счет учреждений, хотя и не более чем географически, но все же связанных с рабством. С обычной своей учтивостью, но в полной растерянности он выслушал предложение полковника заняться спекуляцией сахаром.

— Прошу прощения, не совсем схватил вашу мысль, — сказал Равенел. — Я не очень сведущ в коммерции.

— Простейшее дело, покупаете сахар по шесть центов за фунт — и продаете по двадцать.

— Какая огромная прибыль! Почему же торговцы упускают такую возможность?

— Да потому, что у них ее нет. Никому не позволено покупать сейчас сахар без разрешения властей.

— Ага, конфискованный сахар. Понятно. Но я думал, что сами же власти…

— Вы не вполне разбираетесь в этом вопросе, уважаемый доктор. Речь идет не о конфискованном сахаре, а о сахаре нам не доставшемся, о том, что остался за линией фронта. Противник очень нуждается в соли, хинине, ботинках, золоте и во многих других вещах. А нам нужен хлопок и сахар. Идет меновая торговля, ко взаимному удовольствию. Разумеется, это нелепо и противоречит законам войны, но тем не менее разрешено самым высоким начальством. К тому же безопасно и прибыльно.

— Признаться, я удивлен, — заявил доктор, и взгляд его выразил сильнейшее изумление. — Я бы сказал, что это прямая измена.

— Не стану вам возражать. Но сам отношусь снисходительно, поскольку эта торговля — под покровительством большого начальства. Как я уже говорил, подобные сделки противоречат военным законам; это — помощь врагу. Однако высокие власти, по соображениям мне неизвестным, но с которыми я тем не менее обязан считаться, санкционируют такую торговлю. И я мог бы помочь вам принять в ней участие. Согласны?

— А вы согласились бы?

— Я офицер Соединенных Штатов, — расправляя плечи, ответил полковник. «И вирджинский джентльмен», — хотел он добавить, но почему-то осекся.

Любопытно отметить, как редко он в разговоре упоминал родной штат. Надо думать, его терзали какие-то муки совести, посещали сомнения при мысли, что он, прирожденный вирджинец, поднимает оружие не в защиту своих земляков, а против Старого Юга. Если он и вспоминал Вирджинию, то только в тех случаях, когда радовался, что не воюет на ее территории. За вычетом этого трудно было узнать из его речей, что он по рождению южанин, что его беспокоят в душе какие-то чувства помимо положенных выпускнику Вест-Пойнта и офицеру армии Соединенных Штатов. Но только в политике он перестал быть вирджинцем. В обуревавших его страстях, в тяге к семейной жизни, в совестливости в чем-то одном и бессовестности в другом, в мотовстве, в пьянстве и брани — иными словами, в сочетании цивилизованности и ярого варварства — он был и остался истинным сыном своего класса и своего штата. Он оставался вирджинцем и в тех колебаниях, которые испытывал, принимая решения, и в твердости, которую проявлял, однажды что-то решив. Почему-то принято думать, что прирожденный вирджинец — барин и сибарит. Это ошибка. Во многих других странах его, безусловно, сочли бы чудом энергии, и, как убедились все в этой войне, вирджинец может быть бесконечно активным, смелым и стойким. Изо всех наших штатов, принявших участие в мятеже, Вирджиния показала наибольшую доблесть.

— А я гражданин Соединенных Штатов, — заявил Равенел столь же решительно, что и полковник, но не расправляя плечей и вообще воздерживаясь от каких-либо высокоторжественных жестов.

— Что же, раз вы так считаете… Полагаю, вы правы. Торговля эта сомнительна. Но поскольку она дозволена и я не знал ваших взглядов, то счел все-таки нужным рассказать вам о ней. Это вроде пиратства. Мой знакомый схватил за один присест сорок тысяч долларов чистоганом, замечу — после уплаты всех взяток.

— Чудовищно, — сказал доктор. — Но я вам, конечно, признателен. Крайне любезно, что вы обо мне подумали. Только я не возьмусь за подобное дело. Есть люди такой добродетельности, что ничего не боятся; а я слаб душой, нерешителен.

— Надеюсь, что не обидел вас своим предложением? — сказал полковник после некоторой паузы. Он чуть не признался доктору, что мог бы отдать ему место мэра, но, подумав, решил промолчать.